Пора надежд
Шрифт:
— Одно дело что-то знать, и совсем другое — испытать это! — Впервые за этот вечер я тоже ответил ей резкостью.
— Когда ты хочешь, чтобы я ушла? — спросила Шейла.
Я ответил, что ей никуда не надо уходить: она останется в этом доме, а я подыщу себе другое жилье.
— Но ведь ты прогоняешь меня — значит, мне и уходить, — сказала Шейла. И, помолчав немного, она добавила: — Только куда же мне деваться?
И тут я понял, что она в полной растерянности. Удар она приняла стойко и не стала взывать к моим чувствам, что иногда, несмотря на всю свою гордость, позволяла
Я посоветовал ей переехать к родителям.
— Неужели ты думаешь, у меня хватит на это сил? — с внезапной вспышкой ненависти воскликнула Шейла. — Неужели ты думаешь, я в состоянии слушать их разглагольствования? Да я лучше уеду за границу! — И она принялась называть совершенно неожиданные места, куда ей хотелось бы поехать. — Например, в Сардинию. Или в Ментону. Ты ведь, кажется, тоже ездил туда, когда был болен? — заметила она таким тоном, словно речь шла о бесконечно далеком прошлом. — Когда ты там был, я заставила тебя немало выстрадать. Это твоя месть мне? — вдруг спросила она.
Я молчал — секунды текли.
— По-моему, я давно отомстил тебе, и ты это знаешь, — наконец сказал я.
Шейла, как это ни странно, улыбнулась.
— Тебя это все еще волнует?
— Да, иногда.
— Напрасно.
Она пристально посмотрела на меня, и во взгляде ее я прочел нечто похожее на жалость.
— Я все думаю, не потому ли ты так долго терпишь меня, — сказала она. — Если бы ты тогда не поступил так, ты, наверно, давно бы уже от меня избавился.
Я снова помедлил, затем с полной искренностью ответил:
— Не думаю.
— Я уеду сегодня, — вдруг объявила Шейла.
Я сказал, что это глупо.
— Я уеду сегодня, — повторила она.
— А я тебя не пущу! — сказал я.
— Теперь ты не имеешь на это права! — сказала Шейла.
Я рассердился, что случалось со мной всегда, когда она проявляла своеволие, которое могло повредить прежде всего ей самой. Как же она может уйти из дому, ведь у нее нет другого пристанища? Она должна остаться, пока я не налажу ее дальнейшую жизнь. На все это она ответила одним словом: «Нет!» Гнев мой возрастал, и я метнулся к креслу, намереваясь силой удержать ее. Она даже не отстранилась, только оказала:
— Теперь это уже не в твоей власти!
Я разжал руки. Такова была ее воля.
Не произнося ни слова, мы смотрели друг на друга. Наконец Шейла поднялась с кресла.
— Ну что ж, вот все и кончено, — промолвила она. — Помоги-ка мне собрать вещи.
В эту минуту она, как и я раньше, обратила внимание на ветер и подошла к окну. Деревья гнулись под низко нависшим серым небом. Пышная июньская зелень их даже в сумеречном свете выступала ярким пятном. Из окна тянуло запахом липы.
— Я полюбила этот дом, — заметила Шейла, поглаживая своими сильными пальцами подоконник.
Мы прошли в ее будуар. Там царил страшный беспорядок, которого до нынешнего вечера я не замечал, как и не сознавал того, что от безукоризненной аккуратности Шейлы уже ничего не осталось; так муж не видит,
Шейла обошла будуар. Хотя она перестала следить за своей внешностью, движения ее были по-прежнему грациозны и энергичны. Она попросила, чтобы я на некоторое время оставил у себя коллекцию монет. Она слишком тяжелая и ценная, чтобы таскать ее с собой из отеля в отель. Прежде всего Шейла упаковала свой патефон.
— Он мне понадобится, — сказала она.
Затем она стала укладывать в чемодан альбомы с пластинками. Я подавал их ей. Принимая очередной альбом, Шейла улыбнулась мне дружеской, немного печальной, но беззлобной улыбкой.
— Как жаль, что у тебя совсем нет слуха, — заметила она.
Я напомнил ей про платья.
— Да, мне, наверно, кое-что понадобится, — равнодушно заметила она. — Достань мне что-нибудь на свой выбор.
Я положил ей руку на плечо.
— Ты должна с большим вниманием относиться к себе!
Хоть мы и расставались, я говорил с ней тем ворчливо-заботливым тоном, к какому прибегал в редкие счастливые дни, когда между нами царили мир и согласие.
— Зачем?
— Ты не следишь даже за лицом.
— Оно мне опротивело! — воскликнула Шейла.
— Это твое дело, но оно у тебя еще красивое.
Это была правда. Хотя она выглядела изможденной, не умывалась с утра, а то и дольше, и не пудрилась, черты лица у нее были все-таки удивительно правильные и глаза по-прежнему сверкали, несмотря на темные круги, которыми они теперь были всегда обведены.
— Оно мне опротивело! — повторила Шейла.
— Мужчины теперь будут увиваться за тобой еще больше, чем прежде, — сказал я, — только ты не должна их уж слишком отталкивать.
— А мне они не нужны.
— Но у тебя же всегда была куча поклонников…
— Да, знаю. Но для меня было бы, наверно, лучше, если б их было поменьше. Да и для тебя тоже…
Она принялась укладывать в чемодан книги, но я остановил ее.
— Послушай, что я тебе еще скажу! Я надеюсь, что ты найдешь человека, который даст тебе счастье. Это возможно, уверяю тебя!
Шейла посмотрела на меня с еле уловимой усмешкой.
— Ты должна в это верить! — настаивал я. — Из нашей совместной жизни ничего не получилось. Но ведь для тебя еще не все кончено.
— Я не стану больше пытаться, — возразила она.
Она села и принялась обсуждать всякие практические вопросы с той деловитостью, которая некогда так поразила меня в ней. Через час она кончит укладывать вещи и отправится в какой-нибудь отель. (Я больше не спорил с ней.) Паспорт у нее в порядке, и выехать за границу она может хоть завтра. Я должен перевести ей деньги в Париж. На юг она сразу не поедет — слишком жарко. (Мне показалось удивительным, что даже в такой момент она способна помнить о том, что не выносит жары.) Лето она, очевидно, проведет в Бретани, а в октябре отправится в Италию. Этим все планы Шейлы исчерпывались. Она добавила, что рано или поздно я, видимо, надумаю жениться. В этом случае она готова по первому требованию дать мне развод.