Пора надежд
Шрифт:
Тон у нее был, как всегда, непререкаемый, и тем не менее с ней легко было говорить по душам.
— Я, естественно, хочу, чтобы мир стал лучше, — не задумываясь, ответил я.
Мэрион кивнула, видимо, вполне одобряя такое желание. Все мы находились под влиянием идей Джорджа Пассанта, и подобный ответ был вполне естествен. Вскормленные стремлениями своего класса и своей эпохи, мы считали нашу мечту вполне реальной. Словом, тогда, в 1923 году, сидя в классной комнате, мы с Мэрион не сомневались, что она будет осуществлена.
— Ну а чего вы лично хотите добиться в жизни? — спросила Мэрион.
— Успеха.
Мэрион, видимо, озадачила одержимость, прозвучавшая в моем тоне.
— А что вы подразумеваете под успехом? — осведомилась она.
— Известность. Я не желаю всю жизнь прозябать в какой-нибудь дыре.
— Вам хочется разбогатеть, Льюис?
— Я хочу успеха — всего, что люди подразумевают под этим словом. И еще кое-чего.
— Только не надейтесь, что вы все это получите, — предостерегающе заметила Мэрион.
— А я надеюсь, — заявил я. И, помолчав немного, добавил: — Если же я потерплю неудачу, то не стану искать оправданий. Значит, сам виноват.
— Льюис! — воскликнула Мэрион. Лицо ее как-то странно исказилось. Она помолчала, потом спросила: — А еще чего бы вы хотели?
Я ответил не сразу.
— Мне кажется, любви, — сказал я наконец.
— А у меня на любовь никогда не хватало времени, — заметила Мэрион все тем же энергичным, непререкаемым тоном, но лицо у нее погрустнело и даже слегка исказилось болью. — Я всегда так занята. Неужели у вас будет на это время?
Я был слишком возбужден, чтобы разобраться в движениях ее души. Воображение мое разыгралось, я был весь во власти мечты.
— Впрочем, вы, пожалуй, правы! — продолжала Мэрион, противореча сама себе. — Всем, наверно, хочется любви. Только всели мы одинаково представляем ее себе, Льюис?
Но я был весь во власти мечты и ни о чем другом уже не мог думать. Поэтому я не рассказал Мэрион, как представляю себе любовь и, естественно, даже не догадался об ее состоянии. Я раскрыл перед ней душу и теперь лишь осведомился о том, какие предметы она будет преподавать во второй половине дня.
Глава 14
ДРУЖЕСКАЯ ПОМОЩЬ
Все дни я проводил в канцелярии, и в ту зиму работа, которую я выполнял, казалась мне особенно нудной. А по вечерам мы с Джорджем накачивались пивом, потягивали кофе у стойки какой-нибудь закусочной, сидели у него в комнате или у меня в мансарде, допоздна бродили по улицам, ища ответа на бесчисленные вопросы, терзающие молодых людей: о смысле жизни, о существовании бога, об устройстве человеческого общества, о природе любви. Но как тяжело было потом просыпаться утром, когда голова еще гудит от всех этих проблем, и к девяти спешить в канцелярию, а там слипающимися глазами просматривать списки учеников какой-нибудь средней школы, которые должны вносить плату за учение.
Неприязнь мистера Визи отнюдь не облегчала моего существования. Он считал, что я живу не по средствам, и сурово осуждал меня за это. До него дошли слухи, что однажды ночью меня видели на Лондонской дороге сильно навеселе. Дошли до него слухи и о моих политических выступлениях. Мистер Визи был до глубины души возмущен моей дерзостью: как это я смею делать то, о чем он не может и помышлять! Он зловещим тоном заявил, что нравится нам это или нет, но поведение клерков вне канцелярии не может не интересовать его. И, обращаясь ко всей секции, пустился в весьма туманные и ехидные рассуждения о том, что есть-де люди, которые, чтобы обратить на себя внимание, либо подлизываются к начальству, либо дебоширят, и все это с единственной целью — дискредитировать своего начальника и помешать его продвижению по службе.
Он только выжидал случая, чтобы подать на меня жалобу. Но маниакальная жажда повышения вынуждала его быть осторожным. Он знал, что начальство благоволит ко мне и, следовательно, жалоба должна быть твердо обоснована, иначе он потеряет установившуюся за ним репутацию человека, «знающего подчиненных как свои пять пальцев». И он готов был даже сдержать свое возмущение моей безнравственностью и до поры до времени не карать меня, лишь бы не сделать ложного шага. «К чему лезть на рожон, — говорил он в канцелярии, не уточняя, о чем идет речь, — когда начальство само понимает, что давно пора принять меры».
Ну и, конечно, эта необходимость сдерживаться вызывала у него еще большую ненависть ко мне. История моих взаимоотношений с мистером Визи немало развлекала наш кружок, но на работе, пока тянулись эти однообразные, скучные, полные унижений дни, наши отношения вовсе не казались мне такими уж забавными. Неприязнь, когда с ней постоянно сталкиваешься, рано или поздно начинает действовать человеку на нервы, и то, что она проявляется весьма комично, не может служить утешением. Стоило мне, сидя у себя за столом, поднять голову, как я видел огромные глаза мистера Визи, смотревшие на меня сквозь сильные стекла очков. Естественно, меня не могло не задевать то, что я стал для него чем-то вроде наваждения, предметом его неутомимых преследований. Когда я описывал его Джорджу и остальным, перед ними представал образ франтоватого господина в очках, который помешался на продвижении по службе и изо всех сил старается быть на виду; но в канцелярии, где я проводил столько бесплодных часов, мистер Визи становился живым существом, которое ненавидело меня, ненавидело каждый мой шаг и каждое мое слово.
Всю эту зиму, сидя в канцелярии и глядя вниз, на мрачную Баулинг-Грин-стрит, я злился на себя за то, что медлю принять помощь Джорджа. Дорогой ценой расплачивался я за свое самолюбие. Вскоре я уже готов был смирить свою гордость, извиниться перед Джорджем и попросить у него совета. К такому решению я пришел в самом начале 1924 года, месяца через два после первой неудачной попытки Джорджа помочь мне. Но я был избавлен от тяжелой необходимости идти на попятный. К тому времени Джордж «разобрался в своей ошибке» и решил, что должен вмешаться: хватит мне дурака валять и попусту тратить время. Однажды вечером он сам заговорил об этом. Сухим, официальным тоном, к которому он обычно прибегал, когда не хотел показать своего участия или волнения, он сказал:
— Предлагаю пойти ко мне. Я хочу высказать некоторые соображения по поводу твоего будущего. У меня нет уверенности, что я поступаю правильно, отстраняясь от вмешательства в твою жизнь. Словом, у меня есть кое-какие предложения.
На этот раз я с готовностью последовал за ним.
О своих «предложениях» он не обмолвился ни словом, пока мы не дошли до его квартиры и не устроились в креслах возле камина. Человек порывистый и горячий, он порою удивлял всех своим педантизмом и церемонностью, ведя себя так, будто выполняет тонкое дипломатическое поручение. В тот вечер ему удалось упросить свою квартирную хозяйку приготовить нам чай — упросить, потому что эта сварливая женщина обычно ничего для него не делала. Обстановка его комнаты напоминала жилище мастерового; Джорджу принадлежали здесь только трубки, коробка с табаком, несколько книг, документы, принесенные из конторы, и две-три пачки писчей бумаги.