Поребрик из бордюрного камня
Шрифт:
Как только у москвича появляется свободное время, он тут же его чем-нибудь заполняет: походом в спортзал, дополнительными курсами, стоянием в пробках. Ничем не заполненное время он считает зря потраченным. Больше всего москвич не любит наблюдать за тем, как золото свободного времени превращается в черепки потраченного зря. Вот он сидит, думает о чём-то абстрактном, а время — шшух — и пролетает мимо, едва коснувшись его крылом.
Символ его философии — песочные часы, которые нельзя перевернуть.
Для питерца
Впрочем, на всякого хитрого питерца рано или поздно найдётся опытный менеджер. Который смекнёт, что питерец так и рвётся на свободу, и ради этого очертя голову кидается даже на самые неразрешимые задачи. «А ну-ка буду подкидывать ему задач побольше!» — потирает руки менеджер. А хитрый питерец, в запале, не замечает, что сделал уже много… очень много… бесконечно много…
Через месяца два такой гонки питерец падает лицом на стол и заболевает. У него появляется много свободного времени, он снова становится собой, понимает, как его перехитрил менеджер, но не слишком на него сердится. Потому что целая неделя своего собственного свободного времени для настоящего питерца — экспириенс покруче, чем для другого какого-нибудь человека путешествие на Тибет.
Символ такой философии — песочные часы, которые лежат на боку и отдыхают от своей бесконечной однообразной гимнастики.
Не надо выделяться
Живя среди людей, не надо выделяться. Хочешь выделиться — добро пожаловать в горы, в пустыни, в пещеры. Отшельничай там, как в голову взбредёт, лишь бы тебя не видели. А если вокруг люди или — так уж случилось — много людей, изволь не оскорблять их своей особенностью. Уж извернись как-нибудь, перетерпи, все ведь терпят.
Если какой-нибудь москвич яростно и непостижимо выделяется, то публика из окрестных деревень, приехавшая в Москву три года назад на большую ярмарку, да так там и оставшаяся, сначала просто беззлобно о нём судачит. А когда эта судачащая публика заселяет весь дом, и на шестом этаже остается один только москвич, который ходит и выделяется, причём не нарочно выделяется, а просто он есть такой, какой есть, — его начинают воспитывать. Приходят всем районом и говорят: давай-ка ты, милый, ходи к девяти утра на работу, как все, не ешь наркотиков, не слушай ночью Моби, не жги ароматические палочки, отмечай 23 февраля и 8 марта весёлым матерком да с мордобойчиком.
Раз придут, два придут, на третий раз ученого медведя приведут, потом — участкового милиционера, потом и тётеньку из районной управы, и журналистов с кабельного телевиденья, и врача-психотерапевта, и владельца продуктового магазина «24 часа», и будут они все ходить за москвичом, который всё ещё выделяется, след в след ходить, и однажды, незаметно так — хвать — в мешок посадят, в неизвестном направлении увезут, а на следующий день в его квартире уже целая обыкновенная семья проживает. И не придерешься — они ничем не выделяются, не нарушают общественный покой, потому что они вообще не настоящие, а из поролона по общему лекалу цельнокроеные.
В Питере, конечно, воспитывать не будут, потому что все вокруг и без того воспитанные. Будут просто смотреть, так укоризненно, страдальчески, что сам не захочешь, а поймёшь про себя самую сокровенную правду, даже ту, которой изначально не содержалось в укоризненных взглядах страдающих ближних. А содержалось в них буквально следующее: «Ты почему такой нескромный, хочешь быть лучше других? Ты считаешь, что достоин внимания больше, чем наш Вова?»
Если, скажем, питерец вырос ростом в 2,5 метра — то это нескромно! На него ходят смотреть всем районом — но не как на чудо заморское, а чтобы пристыдить! Чтобы он научился сутулиться. Или на полусогнутых бегать — очень удобно, если приноровиться. Почаще чтоб сидел, желательно — у себя дома на диване, а не на лавочке у подъезда. И конечно — чтоб не играл в баскетбол во дворе колодце, думая, что сетка с яблоками, висящая за окном третьего этажа на кухне у бабы Зои — это баскетбольная корзина!
Не выделяйтесь, не то попадете в графу с психами!
Я обещаю
Когда питерец говорит: «Я обещаю», он подписывает себе приговор. Не смертный, конечно. Скорее — бессмертный. С этого момента он — ваш покорный раб. Делайте с ним что угодно, питерец будет только счастлив. Еще бы! Он тут наобещал человеку с три короба, прошло уже двадцать минут, а ничего не случилось! Этак его за обманщика примут. За шарлатана и надувателя щек! Питерец втягивает щеки и даже слегка прикусывает их тщательно запломбированными премолярами. По его внутреннему монитору проносятся цифры, имена и даты. На плечо к нему опускается неумолимый маленький ангел-пионер и, ударяя палочками в свой ангельский пионерский барабан, твердит, не переставая: «Обещал? Исполни! Обещал! Исполни!»
Итак, уходя на обеденный перерыв, питерец пообещал айтишникам, что на обратном пути купит им папирос. С этого момента обеденный перерыв — самое счастливое время рабочего дня — можно считать испорченным. Питерец рассматривает меню, но в каждой строчке видит лишь слово «папиросы», хотя в меню его нет, и вообще питерец по невнимательности попал в вегетарианское кафе для непьющих, некурящих, не занимающихся попрошайничеством, а токмо что сидящих в позе лотоса и постигающих свое присутствие в данном моменте. Питерцу не до присутствия в моменте — мысленно он уже стоит в очереди за папиросами. «А, ладно! — думает питерец. — Куплю себе „Доширак“ растворимый, сэкономлю денег». Уходит из кафе, но никто этого не замечает: все присутствуют в моменте. Включая официантов, чинно сидящих в рядок по-турецки на барной стойке.