Порочный ангел
Шрифт:
Для того чтобы отвлечь внимание от других недостатков, которые тетки не перечислили, Элеонора перевела разговор на Уильяма Уокера.
— Я хорошо знал этого человека, — сказал капитан, откинувшись на спинку стула. — Это один из тех проклятых — простите меня, леди, — либералов. Никогда открыто не выступал против рабства в своей газете «Нью-Орлеанз крешент», а у него было что сказать по этому поводу. По-моему, доктор из него вышел получше, чем редактор газеты. Он осмотрел мою ногу — профите, леди, мой обрубок… Это было лет семь или восемь назад. Дал мне мазь для… Гм,
Обычно капитан произносил речи цветисто и бессвязно, но этому легко найти объяснение — большую часть из последних двадцати лет, с тех самых пор, как он потерял ногу, он сидел и наблюдал из окна за жизнью прохожих. У него был сын на востоке, в Вирджинии, который женился на дочери мелкопоместного дворянина и ударился в политику. Сын каждый месяц присылал ему деньги на жизнь, но ни разу — билет на пароход. С бабушкой Элеоноры капитан был чрезмерно галантен, он обходился с ней так, как было принято в старые времена.
— Я вспоминаю, кажется, того человека, едва ли он был намного старше, чем я сейчас.
— Ему тогда было двадцать три — двадцать четыре.
— Так что сейчас ему едва перевалило за тридцать.
— Видимо, у молодого человека достало характера, чтобы отправиться на завоевание мира… А старики ему мешают.
— А что вы думаете о его кампании в Центральной Америке?
— Вся эта болтовня о попранной демократии? Я был слишком долго рядом, чтобы верить этим разговорам. Попомните мое слово, здесь замешаны деньги. Война и деньги всегда рядом.
Если бы Жан-Поль сидел за столом, такое заявление, вне всякого сомнения, не осталось бы без ответа. Но его не было. Он появился гораздо позже, после того как старые пансионеры разбрелись по своим постелям.
Элеонора сидела в гостиной, пытаясь сосредоточиться на вышивке, которой она занималась при свете одинокой свечи, когда он вернулся. Жан-Поль прошел в гостиную, швырнул шляпу на диванчик и плюхнулся в кресло по другую сторону стола.
Элеонора не поднимала головы. Повисло долгое молчание, нарушаемое тихим шорохом ткани, протыкаемой иглой.
— Я вижу, ты вернулась цела и невредима.
— Да.
— А если бы что случилось, сама была бы виновата. Тебе нельзя было там появляться.
Элеонора ничего не ответила.
Жан-Поль щелчком смахнул комочек грязи, прилипший к бриджам.
— Ладно. Я понимаю, что должен был присмотреть за тобой. Извини. Но ты знаешь, было так глупо тебе явиться туда без сопровождающих. Ты хотя бы это понимаешь?
— Вполне.
— Надеюсь, ты не собираешься
— Думаю, в этом не будет необходимости, — сказала она, прямо посмотрев в глаза брату. Они оба прекрасно понимали, что она поступила так только ради него.
— Хорошо, я уверен, что кузен Бернард и дядя Наркисо позаботятся о тебе лучше, чем я.
Игла Элеоноры замерла.
— Кузен Бернард?
— Ты должна понять, что не можешь жить здесь одна. Кузен Бернард великодушно повторил свое предложение — пожить вместе, как это и было после смерти бабушки. Таким образом, ты не будешь чувствовать себя обузой. И ты сможешь быть весьма полезной в детской, которую он и его жена собираются устроить.
— Ты… Ты, должно быть, очень сильно перетрудился, сделав подобные усилия ради меня перед своим отъездом.
— У меня развито чувство ответственности, — сказал он, но при этом его карие глаза избегали встречаться с ее глазами.
— Я боюсь, ты напрасно утруждал себя. Я не собираюсь покидать этот дом.
— Так тебе и не придется. Кузен Бернард… и все остальные… переедут сюда.
Элеонора резко встала, рукоделие скользнуло на пол.
— Что ты наделал?
— Не расстраивайся. Другого варианта нет. Я не могу упустить подобную возможность.
Он смущенно провел рукой по волосам, и этот жест горько напомнил Элеоноре отца. Отведя глаза в сторону, она потребовала:
— Рассказывай!
— Поместья идальго конфискуются, некоторые из них отдаются Бессмертным. Другие выставляются на продажу, но гораздо дешевле их стоимости, поскольку Уокеру нужны деньги. За такую цену я смогу купить участок земли более тысячи акров. И мы снова станем землевладельцами, а земля дает благополучие.
— Ты продал дом?
— Ты же знаешь, кузен Бернард всегда его хотел.
— Ты продал его, даже не посоветовавшись со мной, даже не спросив?
— Я мужчина. И должен принимать решение.
— Но ты берешься решать и мою судьбу? Разве это не имеет значения?
— Тебе будет гораздо лучше с Бернардом. Ты снова обретешь место в обществе. Тебе не придется столько работать. У него есть слуги…
— Я буду одной из них. Ты глуп, Жан-Поль, если думаешь, что так легко вернуть утраченное положение в обществе после того, как мы решились взять постояльцев.
— Но если ты так чувствуешь, так думаешь, почему ты это делаешь? Почему ты сразу, с самого начала, не пошла к дяде Наркисо и Бернарду?
— Потому что, если ты вспомнишь, тебя не устраивала перспектива сделаться писцом в пароходной компании кузена Бернарда.
Наступившая тишина свидетельствовала о том, что Жан-Поль помнил. Она продолжала:
— Я не говорю, что я жалею, что не пошла к Бернарду. О чем я говорю — так это только о том, что я не хочу идти к нему теперь. Потому что тогда весь труд, все жертвы, если хочешь, окажутся напрасными.
Отвернувшись, она двинулась к другому краю большого стола. Ее руки сами собой принялись поправлять букет, составленный из ветвей пальмы, перевитых лентами. Жан-Поль подошел к ней и встал рядом.