Порог (сборник)
Шрифт:
Возможно, ты тоже несколько сгущаешь краски и твой чрезмерный страх перед перенаселенностью, перед толпой вызван скорее внутренними, чем внешними причинами. Если не сдавленный на самом деле толпой, ты чувствуешь себя именно так — что это может означать? Не контактный ли это страх — боязнь сблизиться с кем-то, страх соприкосновения? Не таким ли образом приходишь ты к оправданию своего стремления держаться подальше от окружающей тебя реальности? — Энцефалограф трудился вовсю; продолжая говорить, Хабер щелкнул клавишей Аугментора, подкрутил винт регулировки. — Теперь, Джордж, мы еще немного поговорим с тобой, а когда я произнесу пароль «Антверпен», ты сразу погрузишься в сон, по пробуждении же почувствуешь себя свеженьким и бодрым. Вспомнить этот наш разговор ты не сможешь, зато прекрасно запомнишь самый сон, который должен быть отчетливым и ярким, приятным и весьма эффективным.
И темой сна станет как раз то, что так волнует тебя — перенаселение. Ты поймешь во сне, что твои страхи напрасны, что в реальности им нет оснований, что они беспочвенны. Не могут же люди существовать в полном одиночестве, в конце концов! Одиночество для человека — самый страшный вид наказания. Мы нуждаемся в окружающих нас людях, в их помощи нам, в нашей помощи им, мы состязаемся с ними, мы оттачиваем на них остроту своих мыслей…
Доктор уселся на своего излюбленного конька, и даже присутствие безгласного свидетеля не могло здесь всерьез помешать ему — правда, несколько раз он ловил себя на использовании чересчур уж абстрактных понятий, да и пора было уже, пожалуй, переходить собственно к сценарию. Хабер не собирался кривить душой и выдумывать специально для инспектора нечто особенное. Поскольку метод был еще нов и до конца не отработан, ему так или иначе приходилось от сеанса к сеансу варьировать сюжеты, следя лишь за тем, чтобы продвигаться в нужном направлении, и постоянно преодолевая сопротивление пациента — порой подсознательное, порой, казалось, вполне осознанное. Как бы там ни было, в результате сами сны редко отклонялись от намеченного Хабером сценария, и сегодняшний велеречивый набросок сновидения мог сработать не хуже иных прочих — возможно, он даже успешнее преодолеет бессознательное противоборство Орра.
Заметив, что мисс Лелаш щурится на экран энцефалографа из своего угла, и жестом позволив ей приблизиться, Хабер продолжил:
— Сегодня ты увидишь сон, где будет просторно, никакого столпотворения, никаких очередей, никаких потных соседей по вагону. Наоборот, весь простор земных пространств, вся необходимая тебе свобода. Антверпен!
Произнеся пароль, Хабер тут же указал мисс Лелаш на перемену в характере пульсации на экране:
— Приглядитесь, ритм плавно замедляется. Вот этот скачок и этот тоже — лучи сна. Пациент уже во второй стадии нормального цикла, в фазе медленного сна, занимающего обычно большую часть ночи, то есть не видит пока ярких и отчетливых сновидений, которые начинаются лишь с наступлением краткой сон-фазы, то бишь фазы быстрого сна, отмечаемого легким подергиванием век. Но мы можем зафиксировать пациента в ней, воспользовавшись моим Аугментором… Следите за экраном, мисс Лелаш, включаю.
— Выглядит так, будто он просыпается, — неуверенно пробормотала гостья.
— Точно! Но пациент вовсе не просыпается, убедитесь сами!
Безразличный ко всему окружающему, Орр лежал плашмя, уставив бороденку в потолок, в уголках губ прорезались резкие напряженные складки, но дышал он глубоко и размеренно.
— Видите, веки у пациента слегка подрагивают. Это свидетельствует о движении под ними глазных яблок, именно так в тридцатые годы впервые и зафиксировали феномен быстрого сна, или сон-фазы, как называют его для краткости. Долгие годы сновидение считалось всего лишь разновидностью обычного сна — я же вижу в сновидении значительно больше. Значительно. Это вообще иная форма существования человека. Все его внутренние системы полностью мобилизованы, как это бывает лишь при чудесном феномене зарождения новой жизни, но мышечная рефлексия на нуле, все мышцы расслаблены и расслаблены глубже, чем даже в стадии медленного сна. Кора, подкорка, гиппокамп, средний мозг — все в отличие от медленного сна активизировано, как при доподлинном бодрствовании. А частота дыхания и давление крови могут даже превысить показатели, нормальные для бодрствующего. Пощупайте пульс — убедитесь сами! — Хабер приложил пальчики Лелаш к запястью Орра. — Восемьдесят — восемьдесят пять, полагаю. Паренек в полном порядке, уже поплыл вовсю…
— Вы хотите сказать, что пациент уже видит сон? — почтительно, чуть ли не благоговейным тоном уточнила мисс Лелаш.
— Именно!
— И все эти его реакции соответствуют норме?
— Абсолютно! Все мы еженощно проходим через подобный спектакль по четыре-пять раз и всякий раз минимум по десять минут. На экране у нас сейчас совершенно адекватное отображение сон-фазы. Единственная особенность, с какой до Орра мне не доводилось сталкиваться, вот эти вроде бы случайные пики, показатель своего рода мозгового шторма. Но они все же напоминают мне кое-что, почти так же выглядит энцефалограмма человека, озадаченного неразрешимой загадкой, или ритмы мозга людей определенных творческих профессий: артистов, художников, стихотворцев, даже просто читающих Шекспира, наконец. Что происходит с мозгом в такие моменты, пока нам неизвестно. Надеюсь, с помощью моего Аугментора мы сможем приблизиться к разгадке этой тайны природы.
— Нет ли каких-либо оснований полагать, что причиной подобного эффекта может являться сам прибор?
— Ну что вы! Это исключено.
Собственно говоря, если начистоту, Хабер пытался однажды поиграть этими пиками с помощью Аугментора, но полученный результат в виде каши из предыдущего сна, когда был записан исходный узор, и задания на текущий отбил охоту экспериментировать в этом направлении. Стоит ли упоминать сейчас об этой мелкой неудаче?
— Пожалуйста — теперь, когда наш пациент уже видит свой сон, я могу даже отключить Аугментор. Следите за экраном, попытайтесь засечь момент отключения. — Гостья не заметила никаких перемен. — Видите, получается, что Орр сам генерирует эти штормовые пики; присмотритесь теперь к ним повнимательнее. Сперва их ошибочно можно принять за тэта-ритм гиппокампа. Возможно, для иного пациента ошибкой это как раз бы не было, весьма схожие ритмы мне ведь далеко не в диковинку. Понять бы еще, что там внутри, разобраться в механизмах, тогда я мог бы куда точнее диагностировать пациентов, дифференцировать их проблемы по типам. Видите, для чего необходим мой Аугментор? Оцениваете по заслугам его исследовательские возможности? Никаких побочных последствий для пациента, лишь мгновенное погружение его мозга в одно из естественных состояний, столь необходимое исследователю… Взгляните сюда, скорее же!
Естественно, мисс Лелаш прозевала все на свете — чтение энцефалограмм искусство не из самых простых и требует некоторой предварительной подготовки.
— Настоящий протуберанец… И он все еще видит свой сон… Скоро мы все, все узнаем… — Хабер не мог продолжать более — в горле внезапно пересохло. Он почувствовал это — толчок, вокзал, приехали.
Что-то, видимо, ощутила и безгласная свидетельница — на лице ее читалась целая гамма эмоций. Прижав тяжелый медный браслет, точно талисман-оберег, к своей хрупкой шейке, мисс Лелаш таращилась на пейзаж за окном — в растерянности, в панике, в шоке, в онемении.
Это явилось полной и весьма неприятной неожиданностью для Хабера. Он-то надеялся остаться единственным, способным осознать перемену.
Но гостья ведь видела и слышала всю процедуру, знала, о чем будет сон Орра, да и находилась совсем рядом со спящим — практически в самом эпицентре событий, как и доктор. И подобно доктору обернулась к окну, чтобы успеть заметить гонимые ветерком и бесследно растворяющиеся в небесной голубизне миражи небоскребов, исчезающие в зыбком мареве бесконечные мили предместий… Портленда, города с населением почти в миллион до Великого Мора, а теперь, в дни Возрождения, всего около сотни тысяч — типичного для Америки грязного и бестолково спланированного городишка, отличающегося от других лишь живописными холмами да вечно туманной рекой о семи мостах, да еще зданием Первого национального банка — сорокаэтажной башней, нависшей над центром, — за которым в голубой дымке плыли над облаками седые горные пики…
Определенно она тоже заметила это. Лишь теперь Хабер отчетливо осознал, что никак не ожидал подобной прыти от заурядного ЗОБ-контролера. Даже мысли такой не допускал. И лишь теперь понял, что и сам-то верил Орру не до конца, верил и в то же время как бы не верил. Хотя и видел, и ощущал это с неизменным содроганием уже с десяток раз, хотя и помнил превращение жеребца в гору (если как следует постараться и волевым усилием совместить две реальности, точно два рисунка на кальке), хотя вот уже с месяц беззастенчиво пользовался фантастическим даром Орра в своих целях — происходящее все еще не укладывалось в сознании.
За весь этот день, начиная с самого пробуждения, Хаберу как-то ни разу не вспомнилось, что всего лишь с неделю назад он и не помышлял вдруг сделаться директором Орегонского онейрологического — собственно, мечтать тогда не о чем было, институтом таким еще и не пахло. Но только до прошлой пятницы. В пятницу институт существовал уже добрых полтора года, слава о нем летела по свету, а доктор Хабер, как главный основатель, естественно, занимал директорский пост. И такой порядок вещей был нормой для всех — для него самого, для всего персонала вплоть до последнего вахтера, для коллег из медцентра, для спонсоров из правительственных инстанций. Таков был порядок вещей, и Хабер принимал его вместе со всеми как единственно возможный и неизменный. Он подавил в себе, загнал вглубь тревожные мысли о том, что до прошлой пятницы порядок вещей, возможно, мог быть иным.