Порог
Шрифт:
— Может быть, он в подполье? — высказывает предположение Мих-Ник. — Я знаю случай…
Хмелев подымает крышку западни.
— Я сечас осмотрю, — сам вызывается Филипп Иванович.
— Осторожно, — предостерегает Хмелев.
— Семи смертям не бывать, одной не миновать, — смеется Филипп Иванович и смело спускается вниз. Он осматривает каждый уголок. Никого нет.
— Ушел, — говорит Хмелев.
65
Вечереет.
Егор у Тони. Он спрашивает:
— Пошто куришь?
— Не нравится?
— Не личит тебе.
— Конечно. Курить плохо. Я знаю. И я не буду… Это последний раз. Я письмо получила.
— Что за письмо?
— Из Березовки. От Бориса. Хочешь прочесть?
— Я не разберу. Ты сама прочти.
— А может не стоит читать? Я так скажу. С Фросей он развелся. Зовет к себе.
— Поедешь?
— Теперь поздно.
— Может, и не поздно…
Егор направляется к двери. Тоня ему вслед:
— Не уходи. Посиди со мной.
Егор возвращается так же молча. Садится на корточки около печки.
— Я подымлю малость?
— Подыми.
Егор оглядывает елку, которая стоит в углу. Не дожидаясь Нового года, она пустила мягкие светло-зеленые ростки. Тоня заботится о ней — каждый день подливает воды.
— Жива моя елка-то? — говорит Егор.
— А как же…
Егор думает о чем-то, хмурится, затем говорит:
— Антонина Петровна, ты мне справку напишешь?
— Какую?
— А такую, что я семь классов закончил.
Тоня удивлена.
— Но ведь ты не окончил.
— А мне надо. Хочу в Асино, в школу механизаторов. На шофера задумал учиться.
— А лошади?
— Лошади что… Они теперь не в чести. Напишешь?
— Такие справки пишу не я, а директор. Но и он не напишет.
— Напишет. Панкин тоже не кончал, а Иван Максимыч справку написал. Был такой директор.
— Не может быть, чтоб написал.
— Очень даже может. Отнес ему Панкин туес меду — вот и справка готова.
— А ты мне рыбу?
Егор краснеет и говорит сердито:
— Ты рыбу сюда не мешай. Рыбу я так. Ты даже не думай. Так что же делать мне?
— Учиться в вечерней школе.
— Это не по мне. Тупо понимать стал. Читаю, а буквы разбегаются, ровно мураши. Никак их в одну горсть не соберешь.
— Отвык.
— Может и так, — Егор вздыхает. — Я вот смотрю, дрожишь ты. Может, печку-то затопить?
— Мне не холодно. О чем ты думаешь?
— Думаю, что лучше схожу-ка я за тулупом, да поедем мы с тобой в Березовку.
— Зачем? Что ты говоришь?
— Дорога известная. Санки кованые. Я Чалого запрягу. Домчу с ветерком.
— Я не понимаю тебя, — говорит Тоня. Но она лукавит. Она прекрасно понимает Егора и благодарна ему за прямоту. Ее глаза влажно поблескивают.
— А ты не плачь, — уговаривает Егор. — Обойдется все. Только пимишки у тебя неподшитые остались. Как поедешь? Ноги ознобишь. Хочешь, я Митькины принесу? Или портянки побольше намотай. Теплее будет…
— Ладно.
— Давай собирайся. Я мигом.
Тоня одевается и ждет Егора. Долго, долго. Или это только так кажется.
Наконец, под окнами скрипит снег. Тоня гасит свет и выходит к Егору. Он вытаскивает из кошевки тулуп и укутывает ее. Он хочет сесть впереди, но она просит:
— Сядь рядом.
Тоня немного трусит на крутом спуске к реке, но все обходится благополучно.
Едут они Обью, зимним путем. Чалый бежит бойко. Долго едут молча.
— Егор! — кричит Тоня. — Останови.
Егор натягивает вожжи. Чалый останавливается.
— Куда ты меня везешь?
— К мужу, — говорит Егор.
— Я не поеду! — Тоня выпрыгивает из саней. Егор пытается удержать ее за руку.
— Обожди.
— Нечего ждать. Никуда я не поеду!
Слезы застилают ей глаза. Егор силой усаживает ее, дергает вожжу. Чалый кидается в сторону. Сразу проваливается в снег. Бьется, потом передними ногами выскакивает на дорогу и вырывает сани из снега.
— Держись, — кричит Егор и свистит острым разбойничьим свистом. Кованые санки летят назад, в Полночное, под молодой луной, мимо темных елей.
Калтай — Переделкино
1964–1967 гг.