Пороки и их поклонники
Шрифт:
– Маша!
Она упрямо посмотрела на Архипова.
– Я не хочу никаких родственников, – повторила она с тихим упорством. – У меня была тетя. Больше никого.
– Тетя – сестра вашего отца?
Она снова взялась мешать ложкой в чашке. Архипов следил за ложкой – чтобы не смотреть на нее.
– Лизавета Григорьевна – первая жена моего отца.
Архипов присвистнул.
– Что вы свистите, а сами ничего не знаете! – в сердцах воскликнула Маша Тюрина и перестала водить ложкой в чашке.
– Я потому и спрашиваю, что не знаю!
– Да зачем вам это?!
“Да, –
Ерунда какая-то.
– Сегодня всю ночь, – сказал Архипов сварливо, – я занимался вашими делами. Вашей квартирой, вашей дверью, вашим братом. Мне хотелось бы получить… компенсацию.
– Какую компенсацию? – перепугалась Маша. Интересно, что она подумала?!
– Удовлетворите мое любопытство, – предложил Архипов, – и я от вас отстану. Расскажите мне, только без вранья, что такое с вами происходит, о чем таком страшном вы говорили по телефону, что за история с бывшей женой отца и прочими родственниками.
– Лизавета Григорьевна – первая жена моего отца, – быстро сказала Маша. – Потом они разошлись, и он женился на моей матери. Моя мать сбежала, когда мне было семь. Отец женился на матери Макса, а потом умер, попал под поезд. На похороны приехала тетя, то есть его первая жена, и забрала меня в Москву.
– Зачем?
– Я никому не была нужна, – отчеканила Маша, – лишний рот. Куда одинокой женщине с двумя детьми! Макс был маленький совсем, годик или около того. Я помню, что он был толстый и все время хохотал. Хватал себя за пятку и хохотал.
“Толстый, – подумал Архипов. – Толстый и хохотал”.
– Галя хотела, чтобы меня забрали в детдом. Я хорошо это помню. Только я больше всего на свете боялась детдома. Он у нас рядом, я часто видела… детдомовских. Знаете, если в городе что-то стрясалось, первым делом говорили: это небось детдомовские.
– Галя – это…?
– Галя – это мать Макса. Третья жена отца. От детдома меня спасла тетя. Просто взяла и увезла. И привезла в Москву. Я… каждую ночь боялась, что меня заберут обратно! Я до сих пор просыпаюсь от малейшего шороха, мне кажется, что это идут за мной.
– У вас расстроены нервы, – неторопливо произнес Архипов.
– Вас никогда не пытались сбыть с рук? – язвительно спросила она. – Вы хоть раз в жизни шли домой, зная, что в любую минуту вас могут выставить? Что ужинать не дадут? И не потому, что все вокруг… чудовища, а потому, что никому не важно, поела я или нет, где я была, жива ли я?!
– Прошло пятнадцать лет. Пятнадцать – я ничего не путаю?
– Не путаете. Пятнадцать.
– Лизавета Григорьевна обожала вас, – заявил Архипов неизвестно зачем. Утешить хотел, что ли? – Обожала. Она три часа просидела у меня и заставила написать обещание, что я вас не оставлю.
Тут Маша Тюрина вдруг улыбнулась.
– Да, – сказала она с гордостью, – она такая. Если уж привяжется, то берегись. Не отстанет.
– Она вас удочерила?
– Да. Но мамой велела не называть, хотя мне очень хотелось. У всех были мамы,
– Вы ничего о матери не знаете?
– Нет, – резко ответила Маша, – и не желаю знать! Она бросила меня, а я, видите ли, “должна и не имею права”! Господи, тетя была такой идеалисткой!
– Почему ваша мать ушла?
– Потому что у нее случился роман, – объяснила она со светлой ненавидящей улыбкой. – Я это прекрасно помню. В Сенеже квартировал какой-то авиационный полк. “Летчики, пилоты, бомбы, пулеметы”, все как следует. За матерью кто-то стал ухаживать, потом его перевели, и она уехала за ним. Все.
– И с тех пор вы не виделись?
– Нет. Мне наплевать на нее.
Хорошо, если так. Только не наплевать тебе, дорогая Маша Тюрина. У тебя вон даже ручки трясутся, когда ты про нее говоришь.
– А ваш брат?
– Что?
Она отхлебнула кофе и опять обхватила ладошками чашку.
– Откуда он взялся? У него был ваш адрес? Или вы с ним общаетесь?
– Адрес, конечно, был. – Она слегка удивилась. – Тетя никогда не скрывала, где мы живем, и никуда не переезжала. Она привезла меня именно в эту квартиру, и мы в ней жили… все это время. Когда она меня забрала, адрес Гале оставила. А Макса я не видела с тех пор, как он… сосал пятку. Я его тогда любила. И он меня любил. Я с ним гуляла. Приду из школы, соберу его, в коляску – и гулять. Там, знаете, везде булыжник. Мы едем, колеса по булыжнику стучат, листья падают. Осень, что ли, была? Возле хлебозавода в палатке нам давали рогалик, один на двоих. Там такая добрая тетка торговала, она нас знала. Помните, были рогалики по пять копеек?
– Помню.
– А нам она просто так давала. Мы разламывали и ели. Макс маленький был, он его сосал, вся мордочка грязная делалась. Я к озеру ехала, умыть его, чтобы Галя не ругалась. Вода холодная, аж пальцы сводит, разве такой можно ребенка умывать?! Но я тогда ничего не понимала. А приезжали мы уже затемно. Когда тетя решила меня забрать, Галя все причитала – кто с ребенком станет гулять?
Они помолчали.
– Я по нему скучала, – призналась Маша через некоторое время, – очень. Он мне снился. Я все думала: кто там без меня с ним гуляет? И рогалики. Мы же их по секрету ели, никто не знал. Кто ему станет их покупать?
– С ним вы тоже с тех пор не виделись?
– Нет. Тетя все хотела поехать, и все не складывалось. А однажды я подслушала, как она кому-то по телефону сказала, что не хочет ехать, чтобы меня не травмировать. Говорю же, идеалистка!
– А почему он именно сейчас приехал? Не год назад и не через год? Тоже не знаете?
Она покачала головой.
– И даже не догадываетесь? И ничего не предполагаете?
Архипов встал и ушел к плите. Пока он шел, в позвоночнике, в самой середине, зажужжало крохотное острое веретенце, вонзаясь все глубже и глубже в нервы и кости. Он оглянулся и понял – Маша Тюрина пристально смотрит ему в спину.