Порожек

Никольская Анна Олеговна

Глава 5

Зашкафье

Зашкафье я обнаружила совершенно случайно — два года назад. Я хотела протереть за шкафом пыль, сунулась — а там они. Онисначала ужасно меня испугались, да и я, признаться, тоже.

Но с тех пор мы очень подружились. Теперь я даже и не знаю, как бы жила, если бы не они. Я же дома-то в основном одна, если не считать Чучика. А с нимивесело. Иногда они со мной даже в больницу выбираются — за компанию. Или к бабушке в гости, правда, редко.

С нимихорошо.

Как-то спокойно.

И ещё я с ними чувствую себя живой.

Глава 6

Ноги у хвост… главное — крылья!

Напротив меня сидит коричневая старушка, похожая на печёную картофелину У неё мутные синие глаза, вокруг шеи фонендоскоп, а пальцы — все в конопушках и кольцах. На некоторых их даже по два. Это Галина Викторовна — любительница тёти-Олиных веников и светоч неврологии.

Галина Викторовна пристально изучает меня своими синими буравчиками, а потом переключается на толстую амбулаторную карту с матерчатым (тоже синим) корешком в горошек.

— …Компрессионный перелом позвонков Th3-Th6, ушиб спинного мозга… нижняя параплегия… вялый тип поражения… — скрипит она монотонно.

— В три с половиной года мы с горки упали, — говорит мама, и лицо у неё такое же, как у Чучика перед поркой за лужу. — Воспитательница недоглядела, толкнули ребятишки… После операции нас в отделение реабилитации спинальных больных перевели, потом — в неврологическое…

— Актовегин назначали? — не отрываясь от карты, спрашивает Галина Викторовна.

— Да. Трентал тоже, прозерин, витамин B ₁₂в мышцу… — скороговоркой отвечает мама, похожая на прилежную ученицу.

К врачам я хожу так же часто, как к себе домой. Каждую неделю мама берёт на заводе машину с водителем и везёт меня в детскую поликлинику, психоневрологический диспансер, к гомеопату или в диагностический центр на анализы. Поэтому врачей, в отличие от того же Котова, я не боюсь. Со временем я даже стала замечать, что с врачами мне общаться гораздо проще, чем с остальными. Во врачах нет того, что отталкивает от окружающих, — жалости. Когда я чувствую к себе жалость, мне бывает стыдно. У врачей на лицах за всю жизнь я видела два выражения: желание помочь и равнодушие.

— …Массаж структурирующий делаем два раза в неделю, ЛФК, тепловые процедуры…

На лице Галины Викторовны равнодушие. Мне тоже скучно, и я рассматриваю её брови.

Они совсем тоненькие — в ниточку и не шевелятся, даже когда Галина Викторовна хмурится. А хмурится она с тех пор, как заговорила мама. Уж если мама начинает говорить, её не остановишь. Наверное, Галина Викторовна об этом догадалась и поэтому она хмурится.

— …Курс иглотерапии в январе прошли…

Неожиданно я понимаю, что брови у Галины Викторовны нарисованные, и мне становится страшно. Я вдруг представляю себя в девяносто девять лет (мне почему-то кажется, что Галине Викторовне девяносто девять лет). Вот я сижу в бане вся коричневая, как картофелина, и мои карандашные брови плавятся и стекают по лбу вниз. А вокруг здоровые, розовые женщины с прилипшими к попам листиками машут

вениками и кричат тёти-Олиным голосом:

— А ну, поддадим-ка пааару!

— …И потом, она занимается ежедневно, садится в постели…

— Не ленишься? — спрашивает Галина Викторовна, выдёргивая меня из бани прямо в кабинет невропатолога. — Это хорошо. А потная почему? Синдром белого халата?

В бане я и вправду успела вспотеть, но не объяснишь же это сходу Галине Викторовне. Поэтому я молчу, и за меня отвечает мама:

— Вообще-то, докторов мы не боимся.

— Аппетит? Сон?

— Спим хорошо. А вот с едой проблемы, — говорит мама извиняющимся тоном.

— Ну, вы делайте скидку на возраст. Заключение психиатра не вижу. А, вот, нашла…

Розовые женщины гремят тазами в седой от пара помывочной. Они окатывают лавки кипятком, смеются раскатистым эхом, снова наполняют из плюющихся кранов тазы, и с остервенением намыливаются.

Вообще-то, в бане первый и последний раз я была в три года. Но этот поход мне запомнился на всю жизнь. Помню, как тётя Оля намазала меня мёдом и посадила на горячую скамью у самой каменки. Мне было нестерпимо жарко и хотелось плакать, тогда я придумала игру. Я высовывала наружу язык и облизывала верхнюю губу — сладкую от мёда. Так мои муки в парилке проходили быстрее, и можно было идти в бассейн.

Галина Викторовна моет руки, и начинается осмотр. Меня пальпируют, проверяют рефлексы, измеряют артериальное давление…

Бассейн — моё любимое воспоминание из прошлой жизни. Плавать меня с самого рождения учил папа. Он набирал вычищенную содой ванну, надевал на меня шапочку с вшитыми брусками пенопласта и со словами: «Запускайте Берлагу!» погружал меня в воду. Точнее, погружалось только моё тело, а голова в шапочке оставалась на поверхности.

— Я вам курс электромиостимуляции назначаю, — говорит Галина Викторовна. — А вот это — три раза в день после еды, — она размашисто чиркает рецепт. — Спастика должна снизиться, кровообращение улучшится.

— Галиночка Викторовна, ну а как вообще? — заискивающе спрашивает мама.

Позднее я абсолютно бесстрашно и совершенно самостоятельно научилась плавать в ванне. Больше всего мне нравилось ощущение невесомости, которое я испытывала в воде. Наверняка так чувствовали себя американские астронавты, высадившиеся на Луне…

— …Сами понимаете, что в идеале реабилитационная программа осуществляется круглосуточно. Милочка, чем-то надо жертвовать… Карьера, работа, я всё понимаю, но девочка замыкается, ей необходимо…

С тех пор, как я не хожу, у меня часто повторяется один сон. Сначала я плыву. В той самой бане. Я стою у бортика бассейна, потом резко отталкиваюсь и плыву. Я рассекаю воду живыми ногами. Тело мне подчинено, как толща воды подчинена отточенным, слаженным движениям моих рук и ног. Я — дельфин.

— …В школу силком, через «не хочу»… придумала себе какое-то Зашкафье… — доносится мамин голос.

Я выталкиваю своё гладкое, упругое тело из воды и лечу. Потом снова погружаюсь, но уже не глубоко. С каждым толчком я пролетаю всё дальше и выше над водой, быстрее, не окунаясь, а задевая поверхность животом.