Портной из Панамы
Шрифт:
— Аналитики немного обеспокоены отсутствием косвенных связей и параллелей, — осмелился вмешаться Джонсон, никогда не упускавший шанса занять пьедестал Оснарда. — Салли Мопурго как-то назвала писанину БУЧАНА ДВА бессвязной и вторичной.
Этот выстрел сразил Лаксмора на повороте, он в пятый раз дошел до конца ковра. Он улыбнулся широкой пустой улыбкой человека, напрочь лишенного чувства юмора.
— А теперь? Нет, следует признать, мисс Мопурго — человек весьма умный.
— Думаю, что и теперь тоже.
— А женщины всегда строже относятся к другим женщинам, нежели мы, мужчины. Это аксиома.
— Да, верно. Прежде мне как-то в голову не приходило.
— Они также подвержены чувству ревности. Нет, в данном случае это скорее можно назвать завистью. А мы, мужчины,
— Наверное. Нет. То есть да. Я хотел сказать, да.
— И против чего именно возражает мисс Мопурго? — спросил Лаксмор тоном человека, восприимчивого к справедливой критике.
Джонсон уже пожалел, что раскрыл рот.
— Да она просто говорит… что там не просматриваются связи. С реальной обстановкой. Просто словесный понос, так она это называет. Ноль. Никаких дружеских связей, ни слова об американцах. Ни попутчиков, ни союзников, ничего сверх обычного с чисто дипломатической точки зрения. Сплошная «черная дыра». Так она, во всяком случае, говорит.
— Это все?
— Ну, вообще-то не совсем.
— Говори без утайки, Джонни.
— И еще она сказала, что ни разу за всю историю разведки не платили так много за столь малое. Но это была всего лишь шутка.
Если Джонсон и намеревался подорвать доверие Лаксмора к Оснарду и его работе, то он, надо сказать, был немало разочарован. Грудь Лаксмора раздулась, в голосе снова зазвенели дидактические нотки.
— Джонни, — он со свистом втянул сквозь зубы воздух. — Приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что то, что сегодня признано негативным, эквивалентно тому, что вчера было признано позитивным?
— Нет, кажется, нет.
— Тогда позволь мне сперва сделать одно маленькое отступление. Нужен очень изощренный ум, чтоб утаить от глаз и ушей современной технологии даже самое незначительное свое действие, верно? Все эти кредитные карточки, билеты на самолет и другие виды транспорта, телефонные звонки, факсы, банки, отели и прочее. Сегодня мы не можем купить бутылку виски в супермаркете без того, чтоб об этом не стало известно на весь мир. И словосочетание «следа нет» в таких обстоятельствах равносильно доказательству вины. И умудренные опытом люди это понимают. Они знают, каких трудов и усилий стоит оставаться невидимым, неслышимым и неизвестным.
— Уверен, что знают, сэр, — поддакнул Джонсон.
— Умудренные опытом люди не страдают от профессиональных заболеваний, кои, увы, так часто поражают наиболее ограниченных солдат нашей Службы, Джонсон. Они не копаются в мелочах и деталях, не придают им чрезмерного значения. Они видят лес, а не деревья. И то, что они видят здесь, является на деле крайне опасным политическим заговором, зреющим на юго-востоке.
— Салли так не считает, — упрямо возразил Джонсон, видимо, решивший, что если уж пропадать, так с музыкой. — И My тоже.
— Кто такой My?
— Ее помощник.
На губах Лаксмора играла терпеливая улыбка всепрощения. Очевидно, и он тоже умел видеть лес, а не деревья.
— А давай-ка попробуем подойти к этому вопросу с другой стороны, Джонни, и тогда, думаю, ты получишь правильный ответ. Зачем и почему существует в Панаме подпольная оппозиция, если там ей некому противостоять? Для чего существуют, пока что в тени, нелегальные диссидентские группы? Причем заметь, Джонни, это не какой-то там сброд, а выходцы из просвещенных и влиятельных классов общества. Чего они ждут? Наверняка не стали бы, если б нечего было ждать. Чем обеспокоены рыбаки? А они — люди хитрые, Джонни, никогда не стоит недооценивать человека моря. Почему человек панамского президента в Комиссии по каналу публично провозглашает одну политику, когда из списка его встреч становится ясно, что на деле он ведет совсем другую? Почему на поверхности он живет одной жизнью, а под ватерлинией — совсем другой, заметает следы, встречается в неурочные часы с весьма подозрительными японскими банкирами? Из-за чего происходят студенческие волнения? К чему это все они принюхиваются и присматриваются? Кто и что нашептывает им на ушко в разных там кафе и дискотеках? Почему слово «распродажа» передается из уст в уста?
— Я не знал, что все обстоит именно так, — сказал Джонсон, недоумевая, как это столь сырые разведывательные данные по Панаме оказались на столе его повелителя и начальника, прежде чем прошли соответствующую обработку.
Джонсон вообще еще много чего не знал и не понимал. И менее всего то, в чем черпает Лаксмор источник вдохновения. Когда Лаксмор готовил знаменитые одностраничные сводки для своих таинственных заказчиков, он прежде всего заказывал в самом секретном архиве целую кучу досье. Затем запирался в кабинете и не выходил до тех пор, пока документ не был готов. Хотя эти досье — Джонсону удалось как-то взглянуть на них одним глазком — описывали лишь события прошлого, такие, к примеру, как конфликт вокруг Суэцкого канала в 1956-м, а вовсе не те, что предполагались в будущем.
Джонсон был необходим Лаксмору в качестве слушателя. Некоторые люди просто не могут обойтись без аудитории.
— Знаешь, что самое сложное в такой службе, как наша, Джонни? Заглянуть в самые глубины общественного сознания до того, как по поверхности пойдет рябь. Услышать vox populi [27] до того, как он прозвучал. Достаточно взглянуть на Иран и аятоллу Хомейни. На Египет во время Суэцкого конфликта. На перестройку и крушение «империи зла». На Саддама, одного из наших лучших клиентов. Кто предвидел их приход, а, Джонни? Кто заметил, как сгущаются над горизонтом черные тучи? Не мы. Да господи, чего стоит одна эта история с Фолклендами! Снова и снова одно и то же: молот нашей доблестной разведки способен расколоть любой орешек, кроме одного, самого важного. Загадки человеческой души. — Он расхаживал по ковру с прежней скоростью, соразмеряя шаги с темпом речи. — Именно этим мы сейчас и занимаемся. Пытаемся его расколоть. На сей раз можем и преуспеть. Мы уже многое знаем. Знаем настроения толпы, знаем, как работает ее подсознание, ее потайные слабости. Мы потихоньку учимся предвидеть. Мы можем перехитрить историю. Устроить ей засаду…
[27] Vox populi — глас народа (лат.).
Тут Лаксмор вдруг схватился за телефон, так быстро, что он едва успел прозвонить один раз. Но это звонила его жена, спросить, не сунул ли он опять ключи от машины в карман, когда уходил на работу. Лаксмор ворчливо признался в преступлении, повесил трубку, подергал полы пиджака и снова принялся расхаживать по кабинету.
Квартира Джеффа была выбрана не случайно. Во-первых, Бен Хэтри велел воспользоваться именно ею. Во-вторых, кто как не Бен Хэтри создал самого Джеффа Кавендиша, хотя оба они предпочитали об этом умалчивать. Ну и потом, где как не у Джеффа было бы естественным собраться, поскольку с самого начала это была идея именно Джеффа. В том смысле, что Джефф Кавендиш первым предложил условия игры, а Бен Хэтри сказал тогда: вот и займись этим, мать твою за ногу, потому что именно так привык выражаться Бен Хэтри, крупнейший британский магнат, владелец средств массовой информации, наниматель несметного числа испуганных журналистов, которых он сызмальства ненавидел и презирал.
Именно Кавендиш дал тогда толчок воображению Бена Хэтри, если таковое у него вообще имелось. Именно Кавендиш заключил сделку с Лаксмором, всячески поощрял его, подпитывал его бюджет и тщеславие. Кавендиш, который по первому же знаку Хэтри устраивал маленькие ленчи и неформальные брифинги в дорогих ресторанах, лоббировал нужных членов парламента (но никогда от имени Хэтри), разворачивал карту, показывал, где находится это проклятое место и откуда и куда ведет канал, потому что половина присутствующих имела об этом самое смутное представление. Кавендиш, который, когда надо, мог привести в движение потайные механизмы, поднять тревогу в Сити и нефтяных компаниях, приникал к груди самых слабоумных из консерваторов, что было для него плевым делом, всячески обхаживал политиков с имперскими замашками, ненавистников Европы, расистов всех мастей, панксенофобов, а также брошенных и необразованных детей.