Портрет дамы с жемчугами
Шрифт:
В большом зале, отведенном для гостей, была сооружена сцена, на которой в ожидании свадебного обеда известные артистки Какуко и Намико танцевали «Нинин додзёдзи» [23] .
Молодые встречали прибывавших гостей у входа в зал.
Сёда вспомнил поговорку: «Начнут с шутки – кончат делом». И действительно, все началось с пустяка. Он сделал предложение для того лишь, чтобы проучить молодых гордецов. Но противник оказался слабее, чем предполагал Сёда, и его предложение было сравнительно легко принято. Эта мысль развеселила Сёду. К тому же он ощутил необычайное блаженство, когда вспомнил о тесте, который продал за деньги единственную дочь, наследницу знатного н древнего рода. Сейчас, в ожидании свадебной церемонии, он смотрел на Рурико лишь как на дорогое
[23] Нинин додзёдзи – японский танец.
«Эта мадемуазель непременно будет капризничать, – думал Сёда, – что же, пусть покапризничает! Ведь она совсем еще ребенок!»
Но когда Сёда увидел Рурико в пышном свадебном наряде: белоснежном фурисодэ [24] и накинутом поверх пурпурном утикакэ [25] из тяжелой дорогой материи, затканном красивыми узорами, он впервые в жизни был очарован столь благородной красотой. Он не слышал пенья священнослужителей, не в силах отвести глаз от изящной фигуры Рурико, ее прозрачного, словно мрамор, лица с удивительно правильными, почти классическими чертами. Эта поистине чистая красота, казалось, очищала его самого. По окончании церемонии молодые сели в автомобиль, чтобы проехать ничтожное расстояние, отделявшее Великий храм от Императорского отеля. Невыразимая радость переполнила душу Сёды, и ему захотелось сказать что-нибудь Рурико, однако слова застревали в горле. Куда девались его надменность и высокомерие! Этот пожилой мужчина сидел сейчас красный от смущения, словно ребенок, и в душе глубоко раскаивался в том, что посмел нанести столько оскорблений семье Карасавы. Что думает теперь о нем Рурико?
Рурико между тем в отеле переоделась, сменив свадебный наряд на фурисодэ из черного шелка, расшитое на груди тонкими узорами, которое подчеркивало изящество ее фигуры и великолепно оттеняло ослепительную белизну лица и рук. Каким счастливым чувствовал себя Сёда от сознания того, что эта юная красавица – его жена. «Ею можно гордиться куда больше, нежели золотом», – думал он.
На торжество прибыли министры, сановники, финансисты, промышленники, военные чины, а также члены Верхней палаты – виконты и графы, почти все с женами, приглашенные бароном Карасавой. Принимая поздравления от графа Кохаягавы и его блиставшей красотой жены, Сёда не мог скрыть самодовольной улыбки, когда мысленно сравнил графиню с Рурико. С Рурико вообще никто не шел ни в какое сравнение, даже прелестная мадемуазель Йосимура, дочь президента торгово-промышленного банка, первая красавица в Тораномоне, прибывшая в сопровождении своего отца. Здоровая, пышная и красивая, она, несомненно, была хороша собой, но в ней не угадывалось то едва уловимое и вместе с тем изящное благородство, которым веяло от Рурико.
«Не то происхождение», – думал Сёда, мысленно продолжая восхищаться женой. Чувствуя себя в этот момент самым счастливым человеком в Японии, Сёда с необычным для него радушием встречал непрерывно подъезжавших гостей.
Когда почти все были уже в сборе, весело улыбаясь, вошел в новом фраке Киносита, сыгравший в этой женитьбе не последнюю роль.
– А! Поздравляю! Поздравляю! – Он отвесил несколько поклонов Сёхэю, потом очень учтиво поклонился его молодой жене.
У Рурико, безучастно принимавшей поздравления, при виде Киноситы в лице не дрогнул ни единый мускул, она даже не удостоила его взглядом и стояла, высоко подняв голову, украшенную прической такасимада [26] , с холодным и неприступным видом, словно разгневанная принцесса. От неожиданности Киносита растерялся.
[26] Такасимада – волосы, стянутые на затылке узлом. Прическа молодой девушки.
Свадебное пиршество началось после семи часов. Восемьсот приглашенных, среди которых третью часть составляли женщины, чинно разместились за длинным столом, залитым ярким светом бесчисленных люстр. Мужчины в большинстве своем были во фраках, лишь некоторые явились в монцуки [27] с пятью гербами. Дамы могли поспорить великолепием нарядов самых разнообразных цветов и оттенков.
Но Рурико, одетая в шелка, не чувствовала себя царицей торжества, скорее воином, идущим в бой, сковавшим свое сердце стальными латами. Она была тверда в своем решении, но, попав в центр внимания многочисленного и блистательного общества, невольно терялась, испытывая мучительный стыд. Рурико знала, какую шумную сенсацию вызвал ее брак с Сёдой Сёхэем, и теперь ей казалось, что на нее устремлены все взоры.
[27] Монцуки – одежда с фамильным гербом.
«Если они думают, что я продала свою честь за деньги, то лучше смерть, чем такой позор, – думала Рурико. – Впрочем, пусть думают, что хотят, совесть моя чиста, и мне не в чем себя упрекать». Она негодовала в душе на собственную слабость, которая, как ей казалось, начинала подтачивать волю. Но мучилась не одна Рурико. Страдания ее отца, сидевшего рядом с Сёдой Сёхэем, были во много раз страшнее терзаний Рурико, о чем свидетельствовал его убитый вид. «Я сама пошла на это, – продолжала размышлять Рурико, – но отец скрепя сердце согласился отдать любимую дочь в жены своему заклятому врагу. Как же, должно быть, он страдал теперь!»
Мучился и виконт Сугино, сыгравший главную роль в устройстве этого брака. Узнав, что сын его и Рурико любят друг друга и что Сёда решил жениться на дочери барона лишь из желания отомстить Наое, виконт Сугино понял, что был в этом деле простой марионеткой, и впервые с болью ощутил всю низость своего поступка. Особенно тяжело становилось ему при мысли о том, что он едва не довел сына до преступления. Стоя перед алтарем Великого храма Хибия, Сугино не смел поднять глаз на Рурико, а при встрече с ней и ее. отцом низко опустил голову, как преступник, ожидающий приговора.
Между тем все шло своим чередом. Пир отличался необычной пышностью, на столе сменяли друг друга дорогие вина и изысканные яства, приготовленные знаменитыми поварами. Разговор был оживленный, но не очень громкий.
Во время десерта председатель Верхней палаты князь Т., который славился своим красноречием, держась с особой серьезностью и достоинством, произнес тост:
– Я считаю для себя большой честью от имени всех присутствующих поздравить молодых с законным браком и пожелать им счастливой жизни. Господа! Прошу каждого из вас осушить бокал за их безоблачное счастье!
Говоря это, князь чокнулся с министром связи. После этого все трижды прокричали «банзай» [28] в честь домов Сёды и Карасавы.
Барон поднялся, чтобы поблагодарить за поздравление, но лицо его вдруг побледнело, он пошатнулся и как подкошенный рухнул на пол.
Неожиданный обморок барона расстроил торжество. Правда, расторопные лакеи быстро перенесли барона в другую комнату, но волнение гостей не улеглось. Рурико, забыв обо всем, подобрав свое нарядное фурисодэ, подбежала к отцу и стала заботливо за ним ухаживать.
[28] Банзай – ура, да здравствует.
Едва дождавшись конца десерта, когда был подан кофе, распорядитель церемонии виконт Сугино поблагодарил гостей за оказанную новобрачным честь. Гости же, давно ждавшие этого момента, шумным потоком хлынули в вестибюль. В громадном, залитом ярким электрическим светом зале осталось всего несколько человек.
К счастью, у барона был просто легкий обморок и он пришел в себя еще до приезда доктора, однако стал еще более мрачным и на все вопросы Рурико и Сёхэя отвечал молчанием.
Через некоторое время он решил, что пора возвращаться в свой опустевший дом. Провожая взглядом скорбную фигуру отца, Рурико чувствовала, как болезненно у нее сжимается сердце от жалости. Когда отец сел в автомобиль, Рурико прильнула к дверце и тихонько произнесла: