Портрет художника как человека средних лет

Больше всего ему сейчас хотелось пива. Хотелось стоять под мелким дождем возле обшарпанного гадючника в Перекидном переулке и, окуная нос в бархат пены, следить за тем, как капли измороси гасят в ней пузырьки.

Мешали два обстоятельства. Во-первых, не было денег. И девчонка.

Он с самого начала знал, что все это бессмысленно, что все попытки обеспечить его престижной работой и вернуть к «активной творческой жизни» бесполезны. Такой уж он человек. Ему хочется стоять под мелким дождем возле обшарпанного гадючника и, окуная нос в бархат пены, следить за тем, как капли измороси

Три дня назад Скляныч навязал ему эту девчонку. Якобы очень талантлива. Выбрала на последнем курсе в качестве отчетной работы его раннюю эпохалку. Натюрморт. Знаменитый «Кувшин с арбузом». Скляныч даже предоставил им свою мастерскую – когда люди становятся чиновниками, мастерская им больше ни к чему. Впрочем, чья бы корова мычала…

Сам он уже давно не рисовал ничего толкового. Типичная история неудавшегося гения. Не сумел вовремя трансформировать блеск и талант молодости в казенное звание. Думал, что праздник творческого всесилия, когда легко и словно само собой получалось все задуманное, продлится вечно. Но «свобода творчества» как-то незаметно выродилась в бесконечную изнуряющую погоню за заказами, за сиюсекундным заработком, ручеек которого постепенно становился все скуднее и скуднее.

А затем пришла элементарная и беспросветная прострация, и теперь он сидел в чужой мастерской и тупо смотрел в худые лопатки незнакомой ему девчонки, которая тщетно пыталась перекопировать его «Кувшин с арбузом».

Впрочем, у нее есть талант. Не ее вина, что она родилась девочкой. Он всегда был убежден в том, что настоящим художником, творцом может стать только мужчина. И опыт работы с этой девчонкой только подтверждал эту идею. Она рисовала очень правильно, точно, но рисунку ее не хватало той искры, того воодушевления, которые, как он считал, присущи даже самому захудалому мужичонке – той самой искры и того воодушевления, которые заставляют самцов всех рас и биологических видов искать своих фемин и овладевать ими даже на пороге смерти. И когда им этого не удается, то тогда и получаются самые удивительные произведения.

Сам он рисовал свой натюрморт, когда от него уходила его вторая жена – Вера – и для него этот холст никогда не был просто полотном, неодушевленной тканью. Для него это полотно было сценой античной трагедии, ареной небывалой корриды, и в округлой поверхности кувшина для него проглядывал изгиб бедра Кармен, выступающей навстречу своему очередному покорителю, и в темной массе нарисованного им арбуза угадывалась туша поверженного быка, рдеющего раной-разрезом в боку, и он сам был этим быком и, в то же время, тряпкой-полотенцем, бессильно свисающей с края стола…

У нее же получался всего лишь натюрморт – мертвая, ничего не говорящая материя. Видимо, девчонка и сама это сознавала, и потому-то и попросилась нему на практику. Надо полагать, думала, что он поможет ей преодолеть в рисовании эту грань между живым и неживым. В первый день они действительно пытались что-то делать вместе, она спрашивала, он объяснял, стоял рядом, касался ее худенького плечика грудью и посапывал, глядя на ее художества, но уже на второй день стало ясно, что все во тщету, и теперь он лишь сидел у нее за спиной и тупо созерцал, как движутся под тонкой тканью ее колючие лопатки.

– Пива хочешь? – неожиданно услышал ее голос. – Сбегать?

– А что, сходи, – пробормотал художник, подумав про себя, что это будет лучшим вариантом. Вчера он, почувствовав атмосферу безысходности их занятий, попросил ее сходить за пивом – чтобы хотя бы полчаса не наблюдать ее потуг. Сегодня она вызвалась сама. Значит, тоже понимает. – Деньги в куртке, в нагрудном кармане, – добавил он, хотя знал, что наличности там едва ли хватит и на полкружки.

«Ну вот, дожил, – вяло подумал он, когда девушка ушла. – Раньше даже самых шелудивых натурщиц цветами заваливал, а тут… За пивом гоняю! Интересно, я совершенно не воспринимаю ее как женщину! В былые времена давно бы разложил на диванчике, не посмотрел бы, что одна кожа и кости! Вон какое лежбище себе Скляныч организовал! – он скосился на большой кожаный диван, раскорячившийся в углу студии. – Небось, не один десяток юных дарований на нем перепортил!»

«Может, у меня все из-за этого? – сразу же пришла в голову холодящая мысль. – Может, больше не рисую потому, что становлюсь импотентом? – художник попытался вспомнить, когда у него последний раз была женщина, и получалось, что никак не меньше месяца назад. Но, как самое пугающее, он вдруг осознал, что за те три дня, которые они провели вместе в одном помещении, ему действительно ни разу не пришло в голову трахнуть эту девчонку. Конечно, на секс-бомбу образец явно не тянет. Но раньше-то не смотрел «ни на рожу, ни на кожу», ухлестывал одинаково и за худышками, и за пухляшками, и знать не знал, что могут быть осечки в таком простецком деле!

Испуг от осознания этого факта был настолько велик, что он попытался немедленно проверить, удастся ли возбудиться. Со всей возможной отчетливостью представил себе, как девушка, здесь, и сейчас, на фоне пасмурного белесого окна, стягивает через голову свою маечку, и ее маленькие упругие грудки выпрыгивают из-под одежки, покрываются под его взглядом мелкими мурашками и рдеют острыми, как морковки, сосками.

Он вообразил, что берет ее сзади, и она, перегнувшись пополам и упершись руками в подставку под мольбертом, при каждом толчке тычется растрепанными волосами в холст и елозит отвисшими сосцами по палитре. Так он овладел однажды своей натурщицей, и с тех пор одного этого воспоминания ему было достаточно для того, чтобы возбудиться. Но на этот раз он не ощутил даже признаков эрекции.

Попытался воздействовать на свое воображение самыми яркими образами прошлого, мучительно старался вспомнить Веру, их самое классное лето в Крыму, каким бархатным был песок на пляже под их телами той ночью, как он пытался приноровить свои фрикции к мерным ударам волн о берег, и какие женственно полные и прохладные тогда были у Веры бедра.

Он прогонял перед проектором своего сознания эти картины, но мысли и воспоминания постоянно ускользали; думая о Вере, он вспоминал о ее новом муже – администраторе одного из театров. Они познакомились тем же летом: Аркадий заказал какие-то декорации, но деньги не заплатил и Верку увел. Автоматически он стал вспоминать, кто и сколько раз его «кидал» после этого, и получалось, что случалось это все чаще и чаще, женщины же у него бывали все реже и реже.

Ткнувшись на мгновение взглядом в кувшин-бедро, вдруг осознал, что эрекция ускользает точно так же, как воспоминания. Попытался переключиться с Веры на других женщин, вспомнил хозяйку галереи и тут же стал думать, какие комиссионные она возьмет, если ему все же удастся продать «Японские пейзажи», которые он нарисовал, ни разу в Японии не бывавши, и что у этой пятидесятилетней дебелой бабы выработалась привычка охотиться за молоденькими рисовальщиками, которым она начала отдавать лучшие площади в галерее – а ведь когда-то он был самым желанным в ее салоне!