Портрет художника в юности
Шрифт:
— Вы, может быть, не знали этого? — сказал он.
— Чего именно? — спросил Стивен.
Мистер Тейт вытащил руки, ходившие между колен, и развернул письменную работу.
— Вот здесь. Относительно Создателя и души. Мм... мм... мм... Ага! Вот... Без возможности когда-либо приблизиться. Это ересь.
— Я хотел сказать: Без возможности когда-либо достигнуть, — пробормотал Стивен.
Это была уступка, и мистер Тейт, успокоившись, сложил сочинение и, передавая ему, сказал:
— О! Да! Когда-либо достигнуть. Это другое дело.
Но класс не успокоился так скоро. Хотя
Спустя несколько дней после публичного выговора он шел по Драмкондра-роуд, собираясь опустить письмо, и вдруг услышал, как кто-то крикнул:
— Стой!
Он обернулся и увидел трех мальчиков из своего класса, приближавшихся к нему в сумерках. Окликнувший его был Курон, который быстро шагал между двумя товарищами, рассекая перед собой воздух тонкой тросточкой в такт шагам. Боланд, его приятель, шагал рядом, улыбаясь во весь рот, а Нэш, запыхавшись от ходьбы и мотая своей большой рыжей головой, плелся позади.
Как только мальчики повернули на Клонлифф-роуд, зашел разговор о книгах и писателях, о том, кто какие книги читал и сколько книг в шкафах дома у родителей. Стивен слушал их с некоторым удивлением, потому что Боланд считался в классе первым тупицей, а Нэш — первым лентяем. И в самом деле, когда речь зашла о любимых писателях, Нэш заявил, что самый великий писатель — это капитан Мэрриэт [68] .
— Чепуха! — сказал Курон. — Спроси-ка Дедала. Кто, по-твоему, самый великий писатель, Дедал? А?
68
Фредерик Мэрриэт (1792-1848) — посредственный, но популярный прозаик, почти исключительно с морской тематикой.
Стивен, почувствовав насмешку, спросил:
— Из прозаиков?
— Да.
— Я думаю, Ньюмен.
— Кардинал Ньюмен? — спросил Боланд.
— Да, — ответил Стивен.
Веснушчатое лицо Нэша так и расплылось от смеха, когда он, повернувшись к Стивену, спросил:
— И тебе нравится кардинал Ньюмен?
— Многие находят, что в прозе у Ньюмена превосходный стиль, — пояснил Курон двум своим приятелям, — но, конечно, он не поэт [69] .
— А кто, по-твоему, величайший поэт? — спросил Боланд.
69
Он не поэт — суждение Курона довольно невежественно, ибо поэзия Ньюмена, особенно же «Сон Геронтия», была знаменита.
— Конечно, лорд Теннисон, — ответил Курон.
— Да, конечно, лорд Теннисон, — сказал Нэш. — У нас дома есть полное собрание его стихов в одном томе.
Тут Стивен, забыв обеты молчания, которые он давал про себя, не выдержал:
— Теннисон — поэт? Да он просто рифмоплет!
— Ты что! — сказал Курон. — Все знают, что Теннисон — величайший поэт.
— А кто, по-твоему, величайший поэт? — спросил Боланд, подталкивая соседа.
— Конечно, Байрон, — ответил Стивен.
Сначала Курон, а за ним и другие разразились презрительным хохотом.
— Что вы смеетесь? — спросил Стивен.
— Над тобой смеемся, — сказал Курон. — Байрон — величайший поэт? Только невежды считают его поэтом.
— Вот так прекрасный поэт! — сказал Боланд.
— А ты лучше помалкивай, — сказал Стивен, смело повернувшись к нему. — Ты знаешь о поэзии только то, что сам же написал во дворе на заборе. За это тебе и хотели всыпать.
Про Боланда действительно говорили, будто он написал во дворе на заборе стишок про одного мальчика, который часто возвращался из колледжа домой верхом на пони:
Тайсон въезжал в Иерусалим,Упал и зашиб свой задосолим. [70]Этот выпад заставил обоих приспешников замолчать, но Курон не унимался:
— Во всяком случае, Байрон был еретик и распутник к тому же.
— А мне нет дела, какой он был, — огрызнулся Стивен.
— Тебе нет дела, еретик он или нет? — вмешался Нэш.
— А ты что знаешь об этом? — вскричал Стивен. — Ты, кроме примеров в учебниках, никогда лишней строчки не прочитал, и ты, Боланд, — тоже.
70
Тайсон въезжал в Иерусалим... — вариация шуточной песенки, с аллюзией на въезд Христа во Иерусалим на осле; дальнейшая стычка — реальный случай, в котором Джойсу изрядно порвали проволокой одежду.
— Я знаю, что Байрон был дурной человек, — сказал Боланд.
— А ну-ка, держите этого еретика, — крикнул Курон.
В ту же секунду Стивен оказался пленником.
— Недаром Тейт заставил тебя поджать хвост в прошлый раз из-за ереси в сочинении, — сказал Курон.
— Вот я ему скажу завтра, — пригрозил Боланд.
— Это ты-то? — сказал Стивен. — Ты рот побоишься открыть!
— Побоюсь?
— Да, побоишься!
— Не зазнавайся! — крикнул Курон, ударяя Стивена тростью по ноге.
Это было сигналом к нападению. Нэш держал его сзади за обе руки, а Боланд схватил длинную сухую капустную кочерыжку, торчавшую в канаве. Как ни вырывался и ни отбрыкивался Стивен, стараясь избежать ударов трости и одеревеневшей кочерыжки, его мигом притиснули к изгороди из колючей проволоки.
— Признайся, что твой Байрон никуда не годится.
— Нет.
— Признайся.
— Нет.
— Признайся.
— Нет. Нет.
Наконец после отчаянной борьбы ему каким-то чудом удалось вырваться. Хохоча и издеваясь, его мучители направились к Джонсис-роуд, а он, почти ничего не видя от слез, брел, спотыкаясь, в бешенстве сжимая кулаки и всхлипывая.
И сейчас, когда он под одобрительные смешки своих слушателей произносил слова покаянной молитвы, а в памяти отчетливо и живо всплыл этот жестокий эпизод, он с удивлением спрашивал себя, почему теперь не чувствует вражды к своим мучителям. Он ничего не забыл, ни их трусости, ни их жестокости, но воспоминание не вызывало в нем гнева. Вот почему всякие описания исступленной любви и ненависти, которые он встречал в книгах, казались ему неестественными. Даже и в тот вечер, когда он, спотыкаясь, брел домой по Джонсис-роуд, он чувствовал, словно какая-то сила снимает с него этот внезапно обуявший его гнев с такой же легкостью, как снимают мягкую спелую кожуру [71] .
71
Почему он не чувствует вражды... какая-то сила снимает с него гнев... — детальный, тонкий психоаналитический разбор этого пассажа дал Жак Лакан в семинаре 11 мая 1976 г. (анализу «Портрета» был посвящен год работы знаменитого Лакановского семинара в Париже).