Портрет художника в юности
Шрифт:
— Разумеется, — сказал Глинн решительно. — Ирландия на этот счет единодушна.
Он стукнул наконечником своего зонта по каменному полу колоннады.
— Ад, — сказал Темпл. — Эту выдумку серолицей супружницы сатаны [243] я могу уважать. — Ад — это нечто римское, нечто мощное и уродливое, как римские стены. Но вот что такое лимб?
— Уложи его обратно в колыбельку, Крэнли! — крикнул О'Кифф.
Крэнли быстро шагнул к Темплу, остановился и, топнув ногой, шикнул, как на курицу:
243
Серолицей
— Кш!..
Темпл проворно отскочил в сторону.
— А вы знаете, что такое лимб? — закричал он. — Знаете, как называются у нас в Роскоммоне такие вещи?
— Кш!.. Пошел вон! — закричал Крэнли, хлопая в ладоши.
— Ни задница, ни локоть, — презрительно крикнул Темпл, — вот что такое ваше чистилище.
— Дай-ка мне сюда палку, — сказал Крэнли.
Он вырвал ясеневую трость из рук Стивена и ринулся вниз по лестнице, но Темпл, услышав, что за ним гонятся, помчался в сумерках, как ловкий и быстроногий зверь. Тяжелые сапоги Крэнли загромыхали по площадке и потом грузно простучали обратно, на каждом шагу разбрасывая щебень.
Шаги были злобные, и злобным, резким движением он сунул палку обратно в руки Стивена. Стивен почувствовал, что за этой злобой скрывается какая-то особая причина, но с притворной терпимостью он чуть тронул Крэнли за руку и спокойно сказал:
— Крэнли, я же тебе говорил, что мне надо с тобой посоветоваться. Идем.
Крэнли молча смотрел на него несколько секунд, потом спросил:
— Сейчас?
— Да, сейчас, — сказал Стивен. — Здесь не место для разговора. Ну идем же.
Они пересекли дворик. Мотив птичьего свиста из «Зигфрида» мягко прозвучал им вдогонку со ступенек колоннады. Крэнли обернулся, и Диксон, перестав свистеть, крикнул:
— Куда это вы, друзья? А как насчет нашей партии, Крэнли?
Они стали уговариваться, перекликаясь в тихом воздухе, насчет партии в бильярд в гостинице «Адельфи». Стивен пошел вперед один и, очутившись в тишине Килдер-стрит против гостиницы «Под кленом», остановился и снова стал терпеливо ждать. Название гостиницы, бесцветность полированного дерева, бесцветный фасад здания кольнули его, как учтиво-презрительный взгляд. Он сердито смотрел на мягко освещенный холл гостиницы, представляя себе, как там, в мирном покое, гладко течет жизнь ирландских аристократов. Они думают о повышениях по службе и армии, об управляющих поместьями; крестьяне низко кланяются им на деревенских дорогах; они знают названия разных французских блюд и отдают приказания слугам писклявым, крикливым голосом, но в их высокомерном тоне сквозит провинциальность.
Как растормошить их, как завладеть воображением их дочерей до того, как они понесут своих дворянчиков и вырастят потомство не менее жалкое, чем они сами. И в сгущающемся сумраке он чувствовал, как помыслы и надежды народа, к которому он принадлежал, мечутся, словно летучие мыши на темных деревенских проселках, под купами деревьев, над водой, над трясинами болот. Женщина ждала в дверях, когда Давин шел ночью по дороге. Она предложила ему кружку молока и позвала разделить с ней ложе, потому что у Давина кроткие глаза человека, умеющего хранить тайну. А вот его никогда не звали женские глаза.
Кто-то крепко схватил его под руку, и голос Крэнли сказал:
— Изыдем.
Они зашагали молча к югу. Потом Крэнли сказал:
— Этот проклятый идиот Темпл! Клянусь Богом, я когда-нибудь убью его.
Но в голосе его уже не было злобы. И Стивен спрашивал себя: не вспоминает ли он, как она поздоровалась с ним под колоннадой?
Они повернули налево и пошли дальше. Некоторое время оба шли все так же молча, потом Стивен сказал:
— Крэнли, у меня сегодня произошла неприятная ссора.
— С домашними? — спросил Крэнли.
— С матерью.
— Из-за религии?
— Да, — ответил Стивен.
— Сколько лет твоей матери? — помолчав, спросил Крэнли.
— Не старая еще, — ответил Стивен. — Она хочет, чтоб я причастился на пасху.
— А ты?
— Не стану.
— А собственно, почему?
— Не буду служить [244] , — ответил Стивен.
— Это уже было кем-то сказано раньше, — спокойно заметил Крэнли.
— Ну, а вот теперь я говорю, — вспылил Стивен.
244
Не буду служить — один из лейтмотивов образа Стивена.
— Полегче, голубчик. До чего же ты, черт возьми, возбудимый, — сказал Крэнли, прижимая локтем руку Стивена.
Он сказал это с нервным смешком и, дружелюбно заглядывая Стивену в лицо, повторил:
— Ты знаешь, что ты очень возбудимый?
— Конечно, знаю, — тоже смеясь, сказал Стивен.
Отчужденность, возникшая между ними, исчезла, и они вдруг снова почувствовали себя близкими друг другу.
— Ты веришь в пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христовы? — спросил Крэнли.
— Нет, — сказал Стивен.
— Не веришь, значит?
— И да и нет.
— Даже у многих верующих людей бывают сомнения, однако они или преодолевают их, или просто не считаются с ними, — сказал Крэнли. — Может, твои сомнения слишком сильны?
— Я не хочу их преодолевать, — возразил Стивен.
Крэнли, на минуту смутившись, вынул из кармана фигу и собирался уже сунуть ее в рот, но Стивен остановил его:
— Послушай, ты не сможешь продолжать со мной этот разговор с набитым ртом.
Крэнли осмотрел фигу при свете фонаря, под которым они остановились, понюхал, приложив к каждой ноздре по отдельности, откусил маленький кусочек, выплюнул его и наконец швырнул фигу в канаву.
— Иди от меня, проклятая, в огонь вечный, — провозгласил он ей вслед.
Он снова взял Стивена под руку.
— Ты не боишься услышать эти слова в день Страшного суда? — спросил он.
— А что предлагается мне взамен? — спросил Стивен. — Вечное блаженство в компании нашего декана?
— Не забудь, он попадет в рай.