Портрет кудесника в юности
Шрифт:
— Готово!.. — радостно выдохнул он, плюхаясь на скамью. — Нет! Погодите… — Большими неловкими пальцами прицепил напоказ к пуговице пиджака хромированный значок, надо думать, только что отломленный от капота «мерседеса». — Теперь давайте!.. — И зажмурился, предвкушая.
Выглянув на минуту в астрал, Глеб видел, как учитель, паря над сдвоенным и перекрученным энергетическим каналом, проделал какие-то пассы, после чего пространство между ладонями колдуна неуловимо передёрнулось и оба «шнура» исчезли. Надо же как просто!
Несколько мгновений клиент сидел недвижно. Затем изумлённо заломил бровь, ощупал грудную клетку, рискнул приоткрыть глаза — и вдруг разразился басовитым, раскатистым смехом.
Да, это уже был совсем другой человек.
— Вот это он влетел!.. — хохотал бывший клиент. — Вот это я его обул!..
— Чему смеёмся, милай? — с придурковатой деревенской лукавинкой полюбопытствовал Ефрем.
Сидящий вскочил и в избытке чувств сгрёб незнакомого старикашку за плечики.
— Не поймёшь ты меня, отец!.. — ликующе взревел он. — К нему ж сейчас… К нему туда сейчас… — Выкаченные глаза увлажнились, обессмыслились от счастья, и бывший клиент выдохнул с нежностью: — Ментовка приедет… брать…
В арке снова послышался топот. Во двор с улицы вбежали два колоссальных бритоголовых юноши с глазницами, как щели блиндажей.
— Кто?.. — страшно прохрипел один из них.
В следующий миг оба слегка отшатнулись, узрев надетый на пуговицу пиджака фирменный значок, — и медленно двинулись к ещё не отсмеявшемуся бывшему клиенту.
— Пойдём, Глебушка, — с грустью промолвил старый колдун, трогая ученика за локоть. — А то ещё в свидетели загребут… Выпить не хочешь?
Привет с того света
Неужели князь Талейран умер? Любопытно узнать, зачем ему это понадобилось.
Мелкий октябрьский дождик тронул латаные-перелатаные асфальты Божемойки и уполз к южной окраине Баклужино, недавно вновь обретшей своё историческое название — Отравка. Рослый молодой человек с надменными глазами и рельефно изваянной нижней челюстью, направляющийся в ту же сторону, остановился внезапно посреди тротуара, словно бы обнаружив на пути обширную лужу значительной глубины. Никакой лужи впереди, однако, не наблюдалось, и тем не менее прохожий после краткого раздумья предпочёл обогнуть невидимое препятствие со стороны проезжей части, где тут же столкнулся с бодрым сухощавым слепцом пенсионного возраста.
— Глухой, что ли? — сердито проскрипел тот. — Не слышишь, куда идёшь?
— Прости, отец. Засмотрелся.
— Засмотрелся… — с досадой повторил слепой. — Только и дел у вас, что смотреть! Всю жизнь просмотрите…
— Да ведь осень, отец… — добродушно оправдывался виновный. — Знаешь, какая вокруг красота? Клёны — точно уголья…
Слепец презрительно фыркнул.
— А вот этого не надо! — сказал он, как отрубил. — С глюками своими разбирайтесь сами!
И ушёл, околачивая палочкой бордюр тротуара.
Из-за угла вывернулась счастливая молодая мамаша, ведущая за руку отпрыска лет четырёх. Мальчонка восторженно таращил глаза и шумно палил в белый свет из воображаемого пистолета. Не замедляя ни шага, ни припрыжки, оба миновали незримую зону, только что обойдённую рослым юношей, — и личико мамаши злобно заострилось.
— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты себя вёл на улице прилично!.. — ни с того ни с сего визгливо запричитала она.
Послышался треск подзатыльника. Детская мордашка собралась в кулачок — и вдруг распахнулась, как чемодан. Разинув квадратный рот, обиженный отпрыск завопил на всю Божемойку.
Стоящий у бордюра юноша крякнул, покачал головой. «Стану Президентом, — подумалось ему, — заведу такую службу, чтобы флажками эти места огораживали».
На глубине нескольких метров под асфальтом струились стигийские воды забранного в трубы притока Ворожейки, именем которого и был назван весь район. Подобные стоки всегда являются накопителями различной мерзости: посюсторонней и потусторонней. Время от времени огромный медлительный пузырь отрицательной энергии всплывал оттуда сквозь грунт и, достигнув поверхности, растекался незримым пятном, куда, как видим, лучше было не ступать.
Молодой человек усмехнулся несуразной мысли относительно будущего президентства и двинулся дальше. Миновав длинное приземистое строение цвета удавленника, свернул во двор и направился к шестиэтажке из белого кирпича, на стенах которой проступали влажные пятна неуловимо географических очертаний.
При виде юноши физиономии у хозяев несколько вытянулись.
— Простите… Вы кто?
— Глеб Портнягин, — с достоинством представился пришедший. — Ученик Ефрема Нехорошева.
— А что же сам Ефрем Поликарпыч? — несколько оскорблённо поинтересовался глава семьи. — Мы вообще-то его ждали…
— Он только на дому принимает, — сказал юноша. — Ноги-то уже не те. А транспорта терпеть не может…
Хозяин и хозяйка обменялись скорбными взглядами. Она — рыхлая брюнеточка со вздёрнутыми бровками и плаксивым ротиком. Он — пепельный блондинчик насекомого телосложения, дёрганый, нервный: руки бессмысленно перепархивают с места на место, на впалых щеках то и дело загорается и гаснет чахоточный румянец.
— Ну, показывайте, что у вас… — прервал молчание Глеб.
Поколебавшись напоследок, его пригласили в зал, где под обнажённой стеной возлежал рухнувший ковёр. Сама стена была обезображена поверху тремя рядами конических ямок от вырванных крюков. Три ступени прогресса. Всё выше, выше, выше — и каждый раз оземь.
— Третий раз падает, — трагически сообщила хозяйка.
— А ещё что? — Глеб огляделся.
— По-вашему, этого мало? — вспыхнул хозяин.
— По-нашему, мало, — машинально отозвался ученик Ефрема Нехорошева и двинулся к серванту, приметив за стеклом странный предмет — дешёвенький плейер с оборванными наушниками, причём оба проводка, обмотанные вокруг пластикового корпуса, бугрились сложными узлами, явно заговорёнными, а главное, очень знакомыми по манере вязки. Кажется, Ефрема работа. — Ещё какие-то необычные явления были? — без особого интереса продолжал выспрашивать он, отодвигая стекло и беря зачарованный плейер в руки. — Ну там удары, хлопки, возгорание обоев, полёты мебели…