Портрет лейтенанта
Шрифт:
Николай Петрович сделал паузу, предоставляя возможность Семушкину сказать что-либо в свое оправдание. Но лейтенант молчал. Он стоял, высокий, красивый, опустив глаза в пол.
– Может быть, вам очень повезло: встретилась женщина, которая по-настоящему вас полюбила. Она забыла, что находится на работе, бросила свой пост. А вы разыграли водевильчик…
– Этого не было, - буркнул Семушкин.
– Мы ее не обижали.
– Не обижали! А увести с работы, это как, по-вашему, называется?
– строго спросил Теремов.
– Я не знаком еще с этой девушкой, но обязательно повидаюсь с ней. Извинюсь за офицеров нашего
– Не нужно, товарищ полковник, извиняться. Я сам это сделаю, - тихо сказал лейтенант.
– Я не хотел ее обижать, правду вам говорю. Не подумал в тот момент. Теперь сам вижу, поступил… - лейтенант подыскивал слово и наконец вымолвил, - поступил низко, недостойно.
«Ну, кажется, дошло, - подумал Теремов.
– Надо все же и поддережать его, повернуть, как говорится, носом в сторону перспективы».
– Ну, ладно. Я верю вам. Всегда считал вас порядочным человеком и хорошим офицером. Надеюсь сохранить о вас такое мнение и в будущем. Можете идти.
В гостинице лейтенант Семушкин вытирал взмокшие лоб и шею.
– Пробежку перед сном делал?
– спросил его сосед Гриша Колосков, отрываясь от книги.
– Пропарку, - невесело поправил его Семушкин.
– В парную ходил? Говорят, периодически полезно париться. Весь шлак с тела счищает, - сказал Гриша, не подозревая, что имеет в виду сосед.
– Уж это точно, - сказал, вздохнув, Семушкин, - шлак сдирает хорошо.
Лейтенант Колосков даже не подозревал, что этот разговор имеет какое-то отношение к Теремову. А если бы узнал, то обязательно расспросил подробно. Теперь все, что касалось полковника, было Грише интересно и важно. За неделю, которую Колосков провел вместе с Теремовым, после всего пережитого с ним, Николай Петрович стал близким ему человеком. Лейтенант Колосков и прежде относился к полковнику с большим уважением. Но тогда он видел в нем только мудрого, волевого начальника. Теперь же полковник раскрылся еще и как мужественный человек, не сломившийся под тяжестью испытаний, которые послала ему судьба. Понятными стали и замкнутость и суровость командира. Грише очень хотелось чем-нибудь помочь Теремову. Но чем может помочь лейтенант командиру полка, с которым даже встречается редко? И все же Колосков всей душой хотел этого. Не раз в мечтах Гриша спасал жизнь полковнику в бою, выручал его в сложной фронтовой обстановке. Но все это, к сожалению, были только мечты. Размышляя, что бы сделать приятное полковнику сейчас, в мирные дни, Гриша только теперь понял, почему Теремов так ревностно относится к службе. Служба - единственное, что у него осталось из когда-то любимого и дорогого. Она стала для него утешением. Все окружающее, каждая мелочь были связаны с его молодостью, женой и сыном. Занятия, стрельбы, тревоги, команды, выстрелы, сигналы, игры, шутки солдат - все это воскрешало далекие счастливые дни. И Гриша сделал вывод для себя. Значит, здесь, в службе, если он будет впереди других, покажет себя умелым и знающим, он станет и самым близким Теремову. Заслужит его уважение. Грише было приятно сознавать, что он уже и сейчас близок Теремову своей любовью к службе. Но об этом пока знает только он - Гриша, а лейтенанту хотелось, чтобы узнал и полковник.
Однажды Николай Петрович наблюдал издали, как лейтенант Колосков
Один солдат каждый раз отставал, путался в плохо гнущемся костюме, не успевал затягивать тесемки.
– Смотрите, покажу еще раз, - сказал Колосков.
Он передал секундомер солдату, который одевался неумело, чтобы тот мог сам убедиться, как быстро это делает он, лейтенант.
– Раз!
– скомандовал боец.
Одежда будто живая кинулась на лейтенанта. Вмиг все было на нем. Все лямки завязаны. Огромные стеклянные глаза противогаза устремлены туда, где может появиться враг. Оружие готово к бою.
У Теремова по ассоциации с происходящим мелькнула мысль: «Сейчас должен подойти Гопанюк и высказать свое восхищение…» Но Гопанюк не подошел. Он погиб при форсировании Одера. И здесь, неподалеку, занимался не Саша, а лейтенант Колосков. Просто все это было очень похоже на тот день, когда Николай Петрович вот так же стоял под деревьями и любовался своим Сашей.
Странное чувство испытывал Теремов. Ловкость и красота действий Колоскова и огорчали и радовали полковника. Обидно, что там в сторонке занимается не Саша, а другой человек, ничуть не уступающий ему ни во внешней подтянутости, ни в сноровке. Приятным было то, что офицер из его - теремовского - полка, что таких у него много и в каждого вложены его силы. Все, что когда-то он хотел передать Саше: знания, опыт, любовь к службе, - все это Николай Петрович щедро отдавал молодым ровесникам сына. Александру было бы сейчас за сорок. Но он навсегда остался юным. И Теремов видел в каждом молоденьком командире друга своего сына, а иногда его самого, как это случилось на занятиях по противоатомной защите у лейтенанта Колоскова. Поэтому полковник и любил всех их. И учил, и наказывал строго, по-отцовски, как поступал прежде с сыном.
…Портрет Александра Теремова, как и раньше, висел над кроватью Гриши Колоскова. Только теперь это была копия. Гриша попросил у полковника ту старую фотографию и переснял ее. Одну послал домой. И Александр и Николай Петрович теперь навсегда стали близкими Колосковым. В каждом письме отец и мать Гриши передавали приветы полковнику, приглашали в гости.
Во время Гришиного отпуска мать сварила для Теремова две банки варенья из малины и крыжовника.
– Неудобно, мама, он командир полка. Как я пойду к нему с вареньем?
– застеснялся Гриша, собираясь в обратный путь.
– Ничего! Удобно. Скажешь, мама прислала. Не чужой он нам.
На вокзале отец солидно и немного смущаясь сказал:
– Обстановка нынче не особо спокойная. Сорок первый год напоминает. Так что вы смотрите там. В случае чего я, конечно, подмогну. Но, сам видишь, старый стал. Да и Николай Петрович хоть и крепок, но в годах. Танк из брони отлит и то изнашивается. Так что вся тяжесть на твои плечи ляжет. Понял?
Гриша кивнул.
Старый танкист обнял сына. По-русски троекратно поцеловал крест-накрест. Похлопал по крепкому плечу. Окинул гордым, любящим взглядом. И, пряча счастливую влагу, заблестевшую в глазах, добро сказал:
– Ну, давай - служи…