Портрет неизвестной в белом
Шрифт:
– Простите… Томик?..
Они на несколько секунд остолбенели, всматриваясь. Потом стали хлопать друг друга по плечу. А потом все-таки обнялись.
…В Вязьме Петр прожил самые счастливые, возможно, шесть лет своей жизни – с семи до тринадцати. И дружба с Томиком была, может быть, самым главным слагаемым этого постоянного чувства счастья.
Они подружились, живя в Вязьме не только в одном дворе, но и в одном доме, когда Тому было пять лет, а Петру – семь (в тот год отца его перевели служить в Вязьму). И сразу стали закадычными друзьями. То, что называют «неразлейвода». Редко бывает, чтобы в таком именно возрасте разница в несколько лет не препятствовала дружбе – ведь в детстве это
Первоклассник Петя, учившийся на пятерки, быстро делал уроки и бежал играть с Томом. Встреча происходила либо во дворе, где Том предоставлял в его распоряжение одно из нескольких роскошных американских транспортных средств, и некрупный Петя делал круг на трехколесном, но с большими колесами велосипеде, или у Томика дома, где по ковру в изобилии ездили, умело обходя друг друга, изобретения американского автомобильно-игрушечного гения.
Но не подумайте, что со стороны Петра это были чисто корыстные отношения. Конечно, дома у него такого изобилия не было – капитан Волховецкий, прямо скажем, нелегко сводил концы с концами, – но Петя искренне привязался к маленькому Томику, который в дружеском общении отличался отменной вежливостью и выдержкой, разумностью не по годам и в то же время редким добросердечием. Видно, гены двух сильных наций слились в его крови, одарив его лучшим, что в них было.
Из Вязьмы сначала уехал Том – семи лет, учиться в Москву (отец его хотел, чтоб он получал среднее образование в российской столице). А Петя уехал в 13 – тоже учиться, но далеко – в Омск, в новооткрытый Кадетский корпус. Капитан Волховецкий был счастлив, что его сына приняли туда. А через год и сам перевелся в Омск.
Но как они узнали друг друга, расставшись детьми, а встретившись почти на пороге юности, вот в чем вопрос!.. Крутили головами и смеялись, разглядывая друг друга, и тут же, по-деловому, как взрослые молодые люди, договорились встретиться через полтора часа на этом же месте – как предложил Петр, в «Трактире “Подворье”», известном своей кухней, – и показал его Тому на другой стороне улицы.
– Я приглашаю, – твердо сказал Петр. Что подкопленные деньги надо истратить именно на встречу с другом детства – сомнений у него не возникло.
А пока, узнав, куда именно торопился Том в незнакомом ему городе, Петр быстро остановил машину, быстро договорился с водителем, заплатил вперед, усадил Тома, отдал ему честь и двинулся дальше.
Полтора часа спустя он, уже в штатском, сидел в «Трактире» за широким столом, сбитым из деревянных досок, изучая меню.
Единственное, пожалуй, что Петру не нравилось в «Трактире», где он по разным случаям побывал несколько раз, – это что в меню каждая страница наверху была украшена хорошо знакомым мужчинам России восклицанием: «Ё-моё!» Без этого, твердо уверен был кадет Волховецкий, следовало обойтись. Трактир – не подворотня.
Меню предлагало отведать блюда, приготовленные «на живом огне».
Глаза, прямо скажем, разбегались, и слюнки текли от одних названий. Петр решил для себя выбрать стейк из семги Царь Гвидон. А Тому предложить Купеческое разгулье – «ассорти из нежной телятины, сочные шашлыки из свиной шейки, колбаски домашние, чиненные собственноручно нашим шеф-поваром, приготовленные на углях со свежими овощами, ароматными соусами и зеленью». Или наоборот. Смотря что ему понравится.
Вошел, озираясь, Том, и Петр помахал ему рукой от стола.
Вчитавшись в меню, гость Петин выбор одобрил – разгулье так разгулье, хотя Тому и пекло голову то, что разгуливал еще на свободе Харон. И молодые люди (Том и всегда чувствовал себя старше своего возраста, а с Петей и вовсе приосанился) тут же сделали заказ, присовокупив к нему кувшин квасу.
Квас друзьям детства принесли сразу. Был он, конечно, совсем иного толку, чем в Москве. Попивая из большой кружки, Том стал рассказывать про самое главное. А именно – про то, что где-то совсем рядом рыщет опаснейший, никого не жалеющий преступник, настоящий отморозок. Все его явки взяты под контроль. Но именно в районе длинной улицы Ленина есть у него никому не известный схрон. И именно туда он сейчас, несомненно, пробирается, потому что ему нужно оружие. И если доберется – вот тогда он будет по-настоящему опасен. Когда он появится в этом районе – днем или ночью – неизвестно. Но появится непременно.
Пока Том рассказывал, у Петра неуловимо изменился вид. В какой-то момент Тому показалось вдруг, что Петр – в форме, каким он его встретил несколько часов назад. Перед ним был уже не приятель-подросток, а человек военный. Извинившись, он встал из-за стола, пошел к стойке и тихо задал какой-то вопрос бармену. Получив ответ, вернулся.
– Спросил, есть ли у них выход во двор, – пояснил он, не дожидаясь вопроса.
– А не напрасно? Я теперь тут всех у вас подозреваю. Столько лет наркобанда орудовала, весь город, говорят, куплен…
– Не обязательно весь. Это знакомый мой, хороший парень. Поможет в случае чего…
Принесли горячее. Купеческое разгулье потрясло Тома уже тем, как оно выглядело. Про дух, поднимавшийся над ним, в котором смешались разные запахи – слегка обжаренной телятины, зелени и просто дымка, – мы и не говорим. И оба отрока (или, если угодно, юноши), одинаково ловко орудуя ножом и вилкой (ножом для рыбы Петр пользовался особенно умело), стали уплетать за обе щеки, потому что, как и положено в их возрасте, при одном виде хорошей еды оба мгновенно ощутили волчий голод.
Поскольку нельзя ежеминутно быть настороже, особенно когда не знаешь, какая именно минута будет роковой, приятели расслабились. Разговор их стал перескакивать с темы на тему и быстро доскакал до Америки, точнее – до ее Соединенных Штатов. Петр там не бывал и хотел, как человек любознательный, обратиться, так сказать, к первоисточнику.
А Тому говорить с Петром было интересно и в немалой степени непривычно – потому что большинство его собеседников-ровесников, задав какой-нибудь вопрос про Америку, ответа обычно не дожидались, а тут же начинали отвечать сами. А то и вообще обходились без вопросов, а просто, узнав, что отец у Тома – американец, тут же вываливали ему все, что думают об этой стране. Почему-то думали больше плохое, что Тома немало удивляло. Ну хоть бы поровну поделили плохое и хорошее. Уж неужели самая плохая страна на свете?..
Дениса Скоробогатова, например, нисколько не смущало, что он ни разу не был в Америке, а Том побывал дважды, достаточно подолгу, мог там задавать людям вопросы на их родном языке и, наконец, мог о многом расспросить своего отца. Для Дениса это был скорее минус: в его глазах это лишало суждения Тома объективности.
А объективен ли в таком случае он сам, Денис, по отношению к России, будучи сыном русского отца? Этот вопрос ему почему-то и в голову не приходил. Денис свято верил, что сам он решительно все понимает правильно – и про Россию, и про Америку. А Том, имеющий американца-отца и русскую маму и, как и Денис, живущий в России, – по Денисову разумению, не имел права судить ни об Америке, ни о России. То есть из-за своего отца был как бы неполноценным; вся прежняя компания Скина этот его взгляд полностью бы разделила.