Портрет незнакомца. Сочинения
Шрифт:
Чего же им недостает, этим образованным людям, а также всем нам?
Один из этих танцоров, знаменитый физик Энрико Ферми, сам произнес нужное слово:
«Не надоедайте мне с вашими терзаниями совести! В конце концов, это — превосходная физика!»
Вот это надоедливое слово — совесть.
Ах, как оно путается под ногами и как мешает «прогрессу». Но:
«Совесть и позволяет не бросать надежды на будущее человечества даже в самые тяжелые времена», — написал Конрад. По его словам, именно это «удивительное свойство человеческого начала в человеке», эта «высшая этическая категория» и есть то главное, без чего
И Конрад делает вывод, что прогрессивно лишь то, что сочетается с гуманизмом:
«Гуманизм является идеей, по своему общественному содержанию, может быть, важнейшей из всех великих идей, выдвинутых человечеством на протяжении многих тысячелетий его истории. Идея гуманизма — результат огромного исторического опыта в его наиболее глубоком восприятии, результат осознания человеком в процессе такого опыта самого себя, своих общественных задач. Идея гуманизма есть высшая по своей общественной значимости этическая категория. Она всегда была высшим критерием настоящего человеческого прогресса».
Важно, что Конрад понимает гуманизм не в противопоставлении «человеческий разум против божественной воли», а в смысле любви к человеку, то есть в соответствии с евангельской проповедью любви.
Стало быть, именно то, насколько развита в обществе взаимная любовь людей, и служит показателем прогресса.
Конрад не пишет о путях и судьбах такого гуманизма. Он только замечает, что на протяжении всей истории человечества мы видим не только устремления к взаимной любви, но и мечты об идеале.
В полном соответствии с традициями русской мысли Конрад ставит вопрос об отношении человека к природе:
«Если видеть в гуманизме то великое начало человеческой деятельности, которое вело человека до сих пор по пути прогресса, то остается только сказать: наша задача в этой области сейчас — во включении природы не просто в сферу человеческой жизни, но в сферу гуманизма, иначе говоря, в самой решительной гуманизации всей науки о природе. Без этого наша власть над силами природы станет нашим проклятием: она выхолостит из человека его человеческое начало».
Да, вне развития нравственного начала никакого прогресса нет и быть не может; поэтому ни уровнем достигнутого благосостояния, ни уровнем технического развития, ни уровнем вооруженности «прогрессивность» того или иного общества не измерить — единственной мерой может служить только уровень нравственности в этом обществе.
Но тут-то мы и становимся в тупик: оказывается, очень трудно найти основания, с помощью которых одно общество мы можем назвать более нравственным, чем другое; хуже того — очень, казалось бы, нравственное общество, убивавшее и мучившее мало своих членов, начинает убивать и мучить много, и нет никаких гарантий, что такая деградация не постигнет любое общество. Гуманизм, нравственность должны бы служить надежным показателем прогресса, но — не служат…
Пытаясь найти в истории действительные элементы, блестящую идею выдвинул Тейяр де Шарден в книге «Феномен человека». Он считает, что весь мир с момента своего появления развивается от низших уровней сознания к высшим, что впереди вселенную ждет некая ослепительная вершина — предел развития сознания, некая высшая, уже надчеловеческая точка зрелости. Он отмечает следующий «очевидный факт»:
«Изменение биологического состояния, приведшее к пробуждению мысли, не просто соответствует критической точке, пройденной индивидом или даже видом. Будучи более обширным, это изменение затрагивает саму жизнь в ее органической целостности и, следовательно, оно знаменует собой трансформацию, затрагивающую состояние всей планеты».
Что же означает это событие невероятной важности — появление человека? Каково будущее человечества? Можно ли это будущее предсказать, опираясь на идею Тейяра де Шардена?
Вот что он пишет, отвечая на эти вопросы, о смысле истории:
«Вследствие случайной конфигурации континентов на Земле имеются районы, более благоприятные для объединения и смешения рас — обширные архипелаги, узкие перешейки, широкие, пригодные для обработки равнины, особенно орошаемые какой-нибудь крупной рекой. В этих-то привилегированных местах, естественно, и стремилась с начала оседлой жизни сосредоточиться, смешаться и накалиться человеческая масса. …Более или менее выделяются в прошлом пять таких очагов: Центральная Америка с цивилизацией майя; Южные моря с полинезийской цивилизацией; бассейн Желтой реки с китайской цивилизацией; долины Ганга и Инда с цивилизацией Индии; наконец, Нил и Месопотамия с Египтом и Шумером. Эти очаги появились (за исключением двух первых, гораздо более поздних), по-видимому, почти в одну и ту же эпоху. Но они в значительной степени развиваются независимо друг от друга, и каждый из них словно стремится распространить и расширить свое влияние, как будто он один должен поглотить и преобразовать землю.
Поистине, не во встрече ли, конфликте и в конечном счете постепенной гармонизации этих великих соматопсихических потоков состоит сущность истории?»
Замечу с грустью, что встреча произошла, конфликт — налицо, а вот гармонизации даже и постепенной пока не видать и ничто на такую гармонизацию не указывает… Но Тейяр де Шарден верит в историю и отводит особую роль Западу:
«В этой пылающей зоне роста и всеобъемлющей переплавки все, что ныне составляет человека, было найдено или по крайней мере должно было быть вновь найдено. <…> от одного края света до другого все народы, чтобы стать человечными или стать таковыми еще больше, ставят перед собой упования и проблемы современной Земли в тех же самых терминах, в которых их сумел сформулировать Запад».
Увы, нигде не видно что-то народов, которые стремились бы на деле «остаться человечными» или «стать таковыми еще больше»; не видно и народов, которые бы «ставили перед собой упования и надежды» и осуществляли их хоть сколько-нибудь удовлетворительно перед лицом этической критики.
Совпадая во многом с Конрадом, Шарден считает наше время особенно значительным, упорно видит в истории некие существенные для его концепции перемены: экономические (собственность стала безличной, богатство наций не совпадает с их границами), в промышленности (до XVIII века был известен лишь один вид химической энергии — огонь, и лишь один вид механической — «мускулы людей и животных, умноженные в машине», а с тех пор какие перемены!) и изменения социальные (пробуждение масс).
Действительно, мы видим изменения в промышленности, точнее, изменения в качестве и количестве потребляемой людьми энергии; остальное же либо спорно, либо просто непонятно — что значит, например, пробуждение масс?
Шарден пишет о преобразующей деятельности человека — и эти его историко-философские взгляды нам особенно важны:
«После долгого вызревания, скрытого кажущейся неизменностью земледельческих веков, наконец пришел час нового изменения состояния, который отмечен неизбежными муками».