Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)
Шрифт:
В своих заметках я не могу даже коснуться работ Тынянова по ритмике и строфике, скажу только, что и здесь он стремился понять значение систем не только прямое значение данного, реально существующего в произведении факта, но и его осмысление в данном жанровом построении. Он выяснял, как иногда пропущенная строфа, даже не написанная, отмечается поэтом, потому что она элемент, нужный в строении произведения. Это как бы математический знак, в нее включенный.
Элементом поэтической системы может стать даже то, что произведение осталось недописанным. Это может
Постоянным явлением является то, что предшествующая традиция — память о прошлом — остается в новом произведении в снятом виде.
Юрий Олеша рассказывал незаписанную сказку; я ее сейчас запишу, чтобы она не пропала.
Жук влюблен в гусеницу, гусеница умерла и покрылась саваном кокона. Жук сидел над трупом любимой. Как-то кокон разорвался, и оттуда вылетела бабочка. Жук ненавидел бабочку за то, что она сменила гусеницу, уничтожила ее.
Может быть, он хотел убить бабочку, но, подлетев к ней, увидел у бабочки знакомые глаза — глаза гусеницы.
Глаза остались.
Старое остается в новом, но оно не только узнается, но и переосмысливается, приобретает крылья, иную функцию.
Глаза теперь нужны не для ползания, а для полета.
Количество признаков поэтического может быть уменьшено до предела. Возникает сюжетная метонимия.
В одной песне Исаковского влюбленный парень ничего не говорит и посылает письмо, в котором вместо букв даются только точки (»Догадайся, мол, сама»).
Чаще новое дается в столкновении со старым, которое тут же осуществляется.
Гигантские уступы «Ада» в «Божественной комедии» Данте ветхи, древни, но населены они новыми обитателями.
Рассказы о видениях ада и рая существовали до Данте. Поэт верил в круги ада, но он сталкивал настоящее со ступеней ада, разбивал его во имя будущего.
Тут борются архаизм и новаторство.
Политические споры, судьбы нового искусства, новой науки, судьбы друзей-поэтов, судьбы знаменитых любовников того времени, судьбы героев отдельных городов, казненных в результате политических споров, — все расположено на полках ада.
Врагам Данте назначает квартиры в аду и тем делает ад современным. Рядом с врагами в аду оказываются люди, нарушившие законы прошлого, но близкие самому Данте.
Поэт разговаривает с ними как друг, горюет с ними, падает в обморок от горя.
Враги оказываются друзьями.
Фарипата — один из вождей гибеллинов — воевал с Флоренцией гвельфов [Гвельфы — политическая партия, защищавшая папскую власть против гибеллинов, сторонников императорской власти в Италии ХII-XV веков], но любил родной город. Он враг религии и враг гвельфов, но в Десятой песне он в аду стоит непобежденный и гордый не только тем, что он спас Флоренцию, но и всей своей судьбой. Он из своей могилы,
Казалось, Ад с презреньем озирал...Новое стоит
То новое, что рождается в прошлом, упорядочено архитектурой «Божественной комедии» и в то же время торжествует над ним.
То место на западном полушарии, в котором поэтически Данте расположил гору Чистилища, окажется Америкой. Каравеллы Колумба, труды итальянских создателей новых карт соседствуют с поэмой и опровергают ее.
Догмы религии опровергаются идеями Возрождения. Сам образ Беатриче включает в себя спор. Беатриче «Чистилища» едет на колеснице, запряженной фантастическими животными, образ которых дан видениями пророков, но уже давно приобрел геральдическое значение. Беатриче говорит, однако, с поэтом не как воплощение богословия, а как живая строптивая женщина, упрекающая любящего, а может быть, любовника за измену. Поэт тоже слушает ее как живую и понимает ее упреки. Беатриче говорит Данте:
— Вскинь бороду...
Поэт подчеркивает разговорность интонации:
И, бороду взамен лица назвав, Она отраву сделала жесточе.Реальность интонации бытовой ссоры звучит с пророческой колесницы.
Март — апрель 1928 г. Тынянов — Шкловскому
Милый друг!
Получил твой голос по почте, за который целую. Я очень тебя люблю и много думаю о тебе.
Я думаю, что мы многое ущупали, и теперь пришло время понять и это и самих себя. Я не настаиваю на путанице в изменении. Я даже уверен, что есть что-то, что, изменяясь, не меняется. Только не знаю, что. Как ты говоришь, кванты. Об этом буду думать в будущем году.
Сейчас не хватает физического ума — ясности в мускулах и теплоты в крови. Сейчас мне в картах выходят хлопоты через неженатого блондина, маленькие неприятности и небольшие деньги и ссора в казенном доме.
<...> Книга твоя шумит, интересуются все. Ты говоришь о ней «между прочим», а она толстая.
<...> Разжимаю ладони, выпускаю Базира. Он довольно спокоен, знает, что его ожидает, но надеется парадным мундиром вспугнуть 10-тысячную толпу. Сильно рассвирепел, когда Сашку убили (История). Все-таки собственными руками убил и ранил 10-15 человек. Только после смерти призадумались: великий человек. Почему не знали, свалили на «Горе», а раньше как-то этого не замечали. Загадочная история.
То, что я пишу только об архаистах, меня очень поразило. Неужели это так? Я этого как-то не замечал. Очень забавно, и, кажется, верно. Если хочешь знать, я ведь начал в Университете с Грибоедова. Но так как Пиксанов изучал Бехтеревский список, а не «Горе» и не Александра Сергеевича, то я, столкнувшись с Кюхлей, полюбил его и забыл о Грибоедове. О нем никто не писал. Тетрадки остались. Боком вошел в Пушкинский семинарий, к Венгерычу, и занялся Пушкиным.
<...> Что Мейерхольд? Его так ругают, что, может быть, хорошо? Я спросил одного литератора, откуда стих