Портреты словами
Шрифт:
– Текст готов, я готов, все продумал, начинайте!
Включают прожекторы – съемка идет. Стоя около цветущих пионов, Толстой вынимает из кармана коробочку, открывает ее и неторопливо, деловито посыпает пионы каким-то порошком. Режиссер задает вопрос:
– Что вы делаете, Алексей Николаевич?
Толстой, не отрываясь от дела:
– Как всякий порядочный человек, я уничтожаю вредителей. – После чего осматривает, подпирает палочками, подвязывает мочалкой цветы и вдруг, задумавшись, распрямляется и очень естественно и просто начинает произносить текст речи, обращенной к съезду. Постепенно весь преображается, голос его
Бесконечно много дала мне дружба с Алексеем Николаевичем. Редко с кем я могла быть столь плодотворно откровенной. После наших встреч я всегда возвращалась в свою жизнь, обогащенная большими чувствами, страстным, взволнованным и, я бы сказала, горделиво-патриотическим отношением к жизни.
Толстому всегда хотелось больше знать, больше работать, больше любить, больше ненавидеть… Всегда и все – больше!
Но… 23 февраля 1945 года беззастенчивая смерть преждевременно лишила человечество даровитейшего русского писателя.
Всеволод Иванов
Горький часто, еще на Кронверкском и позднее, говорил о талантливом писателе Всеволоде Вячеславовиче Иванове.
С 1933 года я встречала Ивановых у Алексея Максимовича, когда приезжала погостить в Десятые Горки. В годы войны в Ташкенте мы узнали друг друга ближе. Вернувшись в Москву в 1943 году, мы часто виделись, возник взаимный интерес, и я чувствовала себя почти членом этой удивительной, прекрасной семьи Всеволода Вячеславовича, его жены Тамары Владимировны, красивой, откровенной, бурной, по-русски хлебосольной и талантливо энергичной женщины, ее дочери Тани и двух сыновей – Комы и Миши. Все талантливы, по-своему красивы, и все дополняют друг друга. Мы вместе переживали удачи и огорчения. Друзья и враги были общие. При моем одиночестве (во время войны ушли из жизни самые близкие и любимые мной люди) судьба вознаградила меня дружбой с семьей Ивановых. У них мне всегда находилось место, уют и ласка.
В их гостеприимном доме часто бывали: Лиля Юрьевна Брик, В. А. Катанян, Б. Л. Пастернак, И. Сельвинский, Л. Н. Сейфуллина, И. Л. Андроников, В. А. Каверин, Л. Н. Тынянова, Петр Леонидович Капица, А. А. Крон, К. А. Федин, В. Б. Шкловский, А. А. Фадеев, К. И. Чуковский, Маргарита Алигер, А. П. Довженко, Б. Н. и Е. К. Ливановы, В. Ф. Асмус, П. П. Кончаловский, Д. Самойлов, жены и дети перечисленных, – конечно, это не все. Возникали интереснейшие разговоры, споры, чтения. В общем, разностороннее великолепие – творцы советской культуры.
Еще теснее сблизились мы, когда в 1954 году МХАТ решил ставить пьесу Всеволода Вячеславовича «Ломоносов», а я была приглашена оформить спектакль. С огромным увлечением принялась я за эту работу. Пьеса ставила трудные, но увлекательные задачи.
Всеволод Вячеславович казался мне добрым волшебником. Я часто ощущала, как вокруг него создается «зона волшебства»: вот он что-то скажет, и все вдруг преображается, выглядит «не так, как в будни». (До сих пор точно неизвестно, что такое искусство и как оно делается – не «волшебство» ли?)
Всеволод Вячеславович, восхищаясь многим, что создает природа и родит земля, мечтал о всеблагом ветре, который сдул бы ко всем чертям мерзкое и недостойное, что нарастало на
Яркий ковер из цветов расстилается по всему дачному участку. Осенью кажется, что ковер переменили – про изошла полная смена цветов и цвета. Плодовые деревья, ягодные кусты, цветы чувствовали, что Всеволод Вячеславович понимает их и любит – хочет, чтобы им хорошо жилось в пределах его «владений». Вскоре после войны он посадил вдоль дороги, ведущей от ворот к дому, маленькие березки, и вот они выросли р большие деревья и летом сплетают свои ветви над дорогой, образуя тоннель, в котором в солнечные дни держится зеленая тень и прохлада.
Все растения как-то феерически быстро продвигались к дому, и казалось, что скоро они наберутся храбрости и сил, прорастут сквозь ступени лестницы, войдут в дом и соединятся с избранными и привилегированными – те круглый год жили в кадках и горшках по всему дому, защищенные от зимы и непогоды.
Дикий виноград ползет вверх по стенам и, достигнув второго этажа, уже завоевывает крышу, и летом мало видно дом. Во всяком случае, трудно понять его архитектуру.
Из цветов Всеволод Вячеславович особо любил мальвы и сам сажал их. Зимой не переставал он любоваться и удивляться великолепию кистей ярко-красных ягод калины, висящих на тонких оголенных ветках на фоне белого снежного покрывала, – за зиму их постепенно склевывали птицы.
Нравились ему незабудки – если их много. Когда-то дикие, принесенные им из леса, самостийно разбежались они по всему саду, а специально засаженная, по инициативе жены Всеволода Вячеславовича, Тамары Владимировны, незабудочная грядка таилась где-то за домом, где все заросло большими деревьями, и их низкие ветви и высоченная трава скрывали ее от непосвященных. Грядка так густо заросла незабудками, что казалась плоскостью, ровно закрашенной ярко-голубой краской. Когда я впервые нечаянно набрела на это чудо красоты, Тамара Владимировна объяснила: «Это специально Всеволодова грядка – он незабудки очень любит».
Ни прополка, ни расчистка дорожек и площадки перед домом не помогали – все зарастало. Тамара Владимировна долго боролась е этим, но сдалась в конце концов.
Если так сложилось, что Всеволод Вячеславович «угомонился» и стал «оседлым», то хоть в природе пусть все, что хочет и может, вольничает и буйствует около него, как в молодости он сам…
На первый взгляд странно расставлены мебель и вещи в его комнате в Переделкине. Но это не случайность – если он менял комнату, то «странности» перекочевывали вместе с ним. Комната служила и рабочим кабинетом и спальней. Вдоль стены с окнами – два одинаковых письменных стола темного полированного дерева. Они завалены бумагами, папками, книгами, а пишет Всеволод Вячеславович сидя или лежа на большом, сколоченном из досок помосте (как у узбеков в чайхане). На стенах – картины, гравюры, литографии.