Поручает Россия. Пётр Толстой
Шрифт:
В тот же день старица, укрывшись в келье, долго говорила с настоятельницей. Торопилась бывшая царица, хотелось ей побыстрее гнать время. От одной мысли, что может вновь подняться по ступеням трона, в груди жгло сладко, путались мысли.
О чём говорили они с настоятельницей, никому не ведомо. Но наутро при всём народе после службы, в церкви, на паперти, юродивый встал звероподобно на четвереньки и закричал во весь голос:
— Вижу новое царствие! Царя вижу молодого, и головка у него светлая! Молитесь, люди, за молодого царя! Молитесь!
Народ смутился. Многие креститься начали. Обступили паперть. У настоятельницы, когда слова те услышала, заколотилось сердце. Поняла: плаха за такое может выйти.
А юродивый ещё страшнее завопил:
— Молодой царь сменит старого! Знаки к тому есть святые!
И понёс уж совсем несуразное.
Люди таращились на вещуна. Юродивый зубами вериги грыз, трясся, подскакивал, урчал, бился о каменные ступени. На него дерюжку накинули, и он стих. Но слова его по Суздалю пошли гулять. По углам зашептали:
— Святой человек и увидел святое. Головка светлая у молодого царя.
В монастырь с того дня народу наезжать стало больше. Старица Елена, когда юродивый на паперти кричал страшное, в церковь не ходила. Лихорадило её, застудилась, видно. Но слова вещие ей передали. Старица подняла изумлённо брови.
Разговор был при настоятельнице, но та голову опустила, и всё. Старица шепнула постно:
— Провидцы на Руси всегда были.
Подобрала упрямо губы в ниточку, перекрестилась троекратно. Сказала:
— Время рассудит истинность сих видений.
Солдатики, что при монастыре стояли, хотели было юродивого палками побить. Пришли к церкви, закричали. Юродивый к каменным ступенькам припал, тряпками вонючими голову прикрыл. Трясся.
Настоятельница бить его не велела.
Солдатики пошумели и разошлись.
Вечером настоятельница вина им послала. Вино доброе, монастырское, в глубоких подвалах настоянное. Солдатики попробовали — огонь, а не вино. Выпили бочоночек и о юроде забыли. Знать, вино было не простое. Монахини о травах разных знали много.
Ходил, ходил Румянцев вокруг дворца Шварценбергова и своё выходил.
Сидел он в аустерии напротив ворот дворцовых, вёл неторопливый разговор с хозяином. Бывал он в той аустерии часто, и посетители ему уже кланялись. Стол Румянцева у окна, а из окна дворец как на ладони.
Хозяин, толстый, неповоротливый, в вязаном тёплом жилете, улыбался пухлыми губами:
— Амур, амур... О-о-о!
Поднимал палец кверху. Он считал, что Румянцев просиживает здесь целыми днями из-за весёлой венки из дворца. Она заходила в аустерию и, присаживаясь к столу Румянцева, смеялась, закидывала голову, показывая беленькое горлышко.
— Молодость, молодость, — говорил хозяин. Подмигивал офицеру: — Я сам, ухаживая за своей Гретхен, потерял столько драгоценного времени! — Он качал головой. — Но то жизнь. Да, да, сама жизнь...
Румянцев отвечал шутками.
Аустерия была полна голосов. Громыхал глухим басом колбасник из соседней колбасной, с весёлыми, заплывшими жиром глазками; попискивал тонко аптекарь, худой, высокий, с запавшими седыми висками; улыбался любезный, разговорчивый старик башмачник, сдувая пену с налитой до краёв кружки пива:
— О-о-о! Амур!
Любовь русского офицера была для них как острая приправа к знаменитому венскому шницелю.
Румянцев рассказывал хозяину об охоте на медведя. Тот ахал, восхищался. А Румянцев нет-нет да и поглядывал в окно. Но у ворот дворца только неторопливо похаживал мушкетёр в длинном, до земли, плаще, а злой зимний ветер раскачивал ветви тёмных деревьев за оградой. Улица была безлюдна.
— А господин офицер сумел бы одолеть медведя? — спросил хозяин.
— Эх, дядя, — вскочил из-за стола Румянцев, — смотри! — Он поднял руки выше головы и пошёл косолапо. — То медведь!.. А вот я! — Офицер резко нагнулся и кинулся будто бы под брюхо зверю. И был он так ловок, быстр и гибок, что верилось: возьмёт он медведя, обязательно возьмёт.
Двадцать с небольшим лет всего было тому офицеру, двадцать...
Хозяина позвали из глубины зала, и он, покивав Румянцеву красным носом, отошёл от стола. Аптекарь, попыхивая трубкой, взглянул на офицера светлым глазком.
Румянцев повернулся к окну и от неожиданности чуть не вскрикнул. Из распахнутых ворот выезжала большая, чёрная, закрытая глухой кожей карета. Впереди драгуны на конях. Мушкетёр, за минуту до того скучно похаживавший вдоль ворот, вытянулся струной.
Офицер сорвался со стула, бросился через зал к выходу. Хозяин повернулся, хотел что-то сказать ему, но Румянцев уже дверью хлопнул.
Карета катила по улице. Офицер бросился вслед, шлёпая ботфортами по лужам.
Кучер щёлкнул кнутом. Колеса закрутились бойко. «Всё, — мелькнуло в голове у Румянцева, — укатят!» Драгун оборотил лицо к поспешавшему за каретой человеку. «Шабаш», — задыхаясь, подумал Румянцев.
Остановился, оскалившись. Злой был, хоть пальцы кусай. Лицо грязью заляпано, и не заметил, как из-под колёс кареты окатило стылой жижей. Оглянулся растерянно.
Из ворот дворца выезжала карета поменьше. Офицер отступил в сторону. Карета катила мимо, и вдруг в оконце её стукнули. Румянцев вгляделся — угадал за стеклом лицо знакомой венки. Кинулся, распахнул дверцу. Венка только губки пунцовые раскрыла — Румянцев уже сидел рядом. Кучер заглянул в переднее оконце, но девушка махнула рукой, и колеса застучали по булыжнику.
— То мой дядя, — заспешила венка, — он знает о вас. Я ему рассказывала, — Спросила озабоченно: — А господин офицер знает, что мы едем далеко? В замок Эренберг. Вернёмся не скоро.
Затрещала, как птичка: русского гостя Шварценбергова дворца перевозят в Тироль, её же дворцовый кастелян послал с постельным бельём и другими необходимыми вещами сопровождать знатного иностранца.
Надула щёки, показывая, какой он смешной, кастелян. Засмеялась. Упала грудью на сиденье.
Румянцев от радости обхватил венку за плечи, сунулся заляпанным грязью лицом. Девушка отстранилась: