Поселок на реке Оредеж
Шрифт:
– Нагуляется и вернется, – грубо оборвала Нинка. – Нашел там себе какую-нибудь кралю вроде нашей Олеськи… клейма на ней негде ставить.
Комарова медленно присела, так что складки ее рукава начали выскальзывать из толстых Нинкиных пальцев.
– Небось лучше, чем ты здесь, – продолжала Нинка. – Небось о тебе-то он там и не
Алевтина вздрогнула и прижала к груди сумку, как будто защищаясь.
Комарова дернулась, едва не упав на колени, вырвалась из Нинкиных рук, вскочила и побежала.
– Куда?! – заорала Нинка. – А ну, стой! Вот я матери скажу, она тебя по жопе выдерет!
Вот привязалась, до всего ей дело, понесет теперь по всему поселку. Комарова, отбежав на достаточное расстояние, свернула на безлюдную боковую улицу и перешла на быстрый шаг, хотя Нинка и не думала за ней гнаться, а Алевтина так вообще стояла столбом, вытаращив глаза и вцепившись в свою сумку. Руки у нее были большие, как Нинкины, только пальцы потоньше, а суставы похожи на деревянные шарики, перекатывающиеся под кожей, и кожа красная и потрескавшаяся. Комарова вытянула перед собой руку и помахала ею в воздухе. У нее тыльная сторона ладони тоже была красная и сухая, вся в паутинке мелких трещин. Она попыталась вспомнить, какие руки у Ленки, но вспоминалось только, что очень грязные.
– Эй, Комарица!
Комарова вздрогнула, но заставила себя не поворачивать голову.
– Далеко собралась? Стой, поговорить нужно…
Если он один, можно попробовать отбиться и убежать. Но он один не ходит. Комарова сжала кулаки, так что ногти больно впились в ладони. Был бы у них старший брат вроде Максима, он бы им показал, а у них не братья, а смех один: Ваня и Саня, не успеваешь им сопли вытирать.
– А сестра твоя где?
Босой забежал вперед и оказался прямо перед ней. Комарова остановилась. Подошли еще трое: семринский парень с разбитой губой – кровь он смыл, но губа все равно оставалась распухшей и синей, Стас и Косой, прозванный так за то, что правый глаз у него не открывался и вместо него была узкая щелочка.
– Ну? – Босой улыбнулся, показав два отсутствующих зуба, ухватил Комарову пальцами за подбородок. Она дернулась, но он держал крепко. – Ну, ну, что дергаешься, Комарица?
Комарова что-то замычала сквозь плотно сжатые губы.
– Не нравится ей! – ухмыльнулся семринский парень. Голос у него был хриплый, как будто он только и делал, что непрестанно курил.
– Не нравится, – согласился Босой. – Тебя не учили, Комарица, что за все дела в жизни нужно отвечать?
Комарова сильно мотнула головой и отступила, но Босой шагнул к ней, больно ткнул жестким пальцем в солнечное сплетение, так что она закашлялась.
– Давай-давай, откашляешься и скажешь.
– Слушай, Босой…
– Ну, что? Не учили?
Он еще раз ткнул ее пальцем, она было отступила, но Косой, стоявший позади, ухватил ее за плечи и подтолкнул вперед.
– А к старшим тебя не учили обращаться по имени-отчеству? Я для тебя Антон Борисович, поняла?
– Поняла, – тихо сказала Комарова.
– Громче повтори.
– Поняла!
– Точно поняла?
Комарова промолчала.
– Ну, Комарица? – Он угрюмо смотрел на нее, сжав зубы так, что на щеках вздулась пара желваков, и тоже молчал. Как-то раз, когда отец сильно избил его, он в отместку поджег дом: натащил в подпол соломы и подпалил, но солома оказалась сырая и вместо того, чтобы дать пламя, дала только густой сизый дым, который повалил из всех щелей. Дым заметили, подпол вскрыли и неудавшийся костер залили водой, но после этого в течение нескольких месяцев отец Антона пальцем не трогал. – Отвечать будешь, Комарица?
Конец ознакомительного фрагмента.