Последнее фото
Шрифт:
– Втяните живот, – сказал Николас.
Петр Алексеевич послушался, и дверь закрылась.
Запертый в шкафу редактор поддался легкой панике. Слишком тесное пространство давило на него. Нормально дышать запрещено, иначе его живот угрожал открыть дверь. Но радовала приличная щель между дверцами старого шкафа. Сквозь нее проникал успокаивающий свет и виделся стол, за который сел писатель.
К нему вернулся прежний образ: сдвинутые к переносице брови, сложенные перед собой руки. В такой позе Николас ждал гостей.
Еще три стула, подумал Петр Алексеевич и представил трех карикатурных разбойников с ножами в зубах и шрамами через все лицо. Если такие зайдут, то он не выйдет из шкафа, какой бы сигнал писатель ему ни послал. Да и бог с ним. Тем более последняя книга его не повторила успеха прошлых работ. Так что они в издательстве найдут кого-нибудь более талантливого. И не такого странного, это уж точно.
Но, вопреки ожиданиям Петра Алексеевича, первым гостем оказалась милая дама, облаченная во все черное. Следом вошел круглолицый мужчина. Сквозь щель возраст не угадывался, но Петр Алексеевич предположил, что ему не больше сорока. Настораживал только третий гость. Остроносый, с длинной бородой и смуглой кожей. Появившись в комнате, он впился глазами в писателя и не сводил их, даже когда сел за стол.
– Надеюсь, все понимают, что наш сеанс запрещен православной церковью? – мрачно спросил Николас.
Гости молча кивнули. Даже остроносый.
– Тогда медлить не будем и начнем, – сказал Николас и раскинул руки в стороны.
Гости расселись так, что Петр Алексеевич видел перед собой спину старушки. Напротив нее сидел писатель. Круглолицый занял стул справа, а остроносый слева. Весьма удачно, подумал редактор, но мысль тут же погасла. Воздуха катастрофически не хватало. Тот, что поступал за короткий вдох, тут же выдыхался. Легкие в груди горели, мышцы живота тоже. Совсем непривычное положение для главного редактора. Понедельник, что с него взять?
– Сегодня мы установим связь с духом Федора Степановича, погибшего супруга Авдотьи Павловны. – Николас говорил громко. Глаза его были закрыты, а лицо вздернуто к потолку.
– Федор Степанович, если дух ваш свободен, то явите себя, – продолжил писатель, не глядя на своих гостей.
Петр Алексеевич же, наоборот, следил за ними не моргая. От неожиданности происходящего он совсем позабыл про дыхание. Все свое внимание сосредоточил на писателе.
– Явите же себя и воспользуйтесь моим телом, как куклой пользуется чревовещатель. Говорите моим ртом, смотрите моими глазами, слушайте моими ушами. – Голос Николаса стал тише.
Рефлексы жили по-своему, а потому независимо от желания Петра Алексеевича его рот открылся и наполнил легкие живительным кислородом. Вместе с этим наполнился и живот, и дверь со скрипом приоткрылась.
Старушка взвизгнула, но быстро собралась. Остроносый метнул взгляд в сторону шкафа. Николас нехотя приоткрыл глаз, посмотрел на дверцу. После чего вернулся в начальное положение.
– Он здесь, – бесстрастно сказал Николас, вернув все внимание на себя.
По широкому лбу Петра Алексеевича бежал пот. Отдельные капельки щекотали в области носа и левого глаза, но он боялся пошевелиться. Впервые за несколько лет он пришел к мнению, что живот можно чуточку убрать.
Внимание вернулось к писателю. Теперь его тело била дрожь, а зрачки в открытых глазах закатились. Он что-то бормотал, пока не пришел в себя. Однако собой быть перестал. Его хмурое лицо обрело умиротворенный вид, глаза широко раскрылись, а лицо растянулось в улыбке. Смотрел он на старушку.
– Сударыня моя, – не своим голосом заговорил писатель. – Авдотья Павловна, дорогая, как же я рад вас видеть.
Старушка что-то смущенно ответила и приложила к лицу белый платок. Николас повернулся к круглолицему.
– Братец, и ты здесь, вот же радость какая, представляешь, тут и мать встретил нашу, и отца. Правда, даже в раю он не перестал ворчать. – Улыбка стала шире.
Круглолицый замотал головой.
– Брат мой старший Федор, – начал тот, – не бросал ты меня в детстве ни разу, всегда наставлениями своими поучал, неужто ты после смерти своей ничегошеньки мне не оставил? – Голос круглолицего растекался, точно мед.
– Так ты же не обженился, братец, да детей не завел, зачем тебе мои сбережения? Куда уж лучше, если им Авдотья Павловна будет хозяйкой.
Остроносый сузил глаза, круглолицый заерзал на стуле, Петр Алексеевич прислонился к щели.
– Ты же не знаешь, брат мой, новости-то радостной: женюсь я, а сей уважаемый господин, что перед тобой, отец моей суженой. – Рука говорящего указала на остроносого.
Тот улыбнулся, отчего тонкие губы исчезли, обнажив два ряда желтых зубов.
Писатель в образе покойного Федора Степановича продолжил.
– Коли так дело обстоит, то завещание мне свое стоит изменить.
– Помилуйте, – начала старушка, но быстро осеклась и зарылась в помятый платочек.
– Только условие есть одно: если вы верите, что пред вами сам Федор Степанович, и верите в его новую волю, то скажите об этом, чтобы надежно закрепить вашим словом мое новое завещание.
Первым выпалил круглолицый, который с трудом сдерживал улыбку.
– Верю, батюшка мой, еще как верю!
Следом тихо прошептала свое «верю» Авдотья Павловна. И тут все старшему редактору стало понятно. Писатель-то мало того что рукопись в срок не сдает, так еще и дурит доверчивых людей. Явно он заодно с теми двумя мошенниками. Сейчас отдаст им все старушечьи сбережения, получит долю и будет таков. А что же делать этой бедной женщине, когда она загнана в угол? Петр Алексеевич возмущался, прячась в шкафу, но его смелости не хватало, чтобы остановить представление.
– Тогда слушайте волю мою. – Николас вытянул спину, отчего стал смотреть на всех сверху вниз. – Любви своей жизни, Авдотье Павловне, завещаю наш двухэтажный дом, в коем мы жили душа в душу и не знали невзгод.
Круглолицый кивал, явно понимая, что ему достанется куда больший кусок.
– Что же касается братца моего родного, то в знак свадебного подарка завещаю оставшееся. – Николас наморщил лоб, стараясь вспомнить все имущество старушки. – Лесное хозяйство с двадцатью работниками, мебельную фабрику, загородную дачу и… – Он явно что-то забыл.