Последнее кино

Его одели в белый-белый комбинезон, провели по белому-белому коридору, велели остановиться возле белой-белой двери, втолкнули в белый-белый кабинет и усадили в черное кресло. Красивая холодная ассистентка с фаянсовой грудью касалась его наголо обритой головы тонкими хрупкими пальчиками, прикрепляя электроды. Он переваривал фруктовое пюре и улыбался.

Не так давно он подписал все необходимые бумаги, согласившись на эвтаназию. У него не осталось родственников. Его тело было разрушено болезнями

и не представляло никакой ценности для торговцев органами. Он не имел никакой собственности и ничего никому не мог завещать. Пятнадцать лет он пробыл в больнице, а затем еще полгода – в хосписе.

Однако оказалось, что кое-какой толк от него все же был. Владелец кинотеатра смерти предложил ему контракт на необременительных условиях, с которыми пациент сразу же согласился. Благодаря этому он неплохо провел теперь уже точно последний месяц жизни, позволив себе почти все то, чего так долго был лишен. Кроме девочек, конечно, – на них не осталось сил.

Но вот сейчас ему предстояло смириться с тем, что в самые сокровенные минуты, в интимнейшей ситуации, в сугубо личном деле, которым являлось умирание, у него будут свидетели. Возможно, много свидетелей.

В сущности, это ничего не значило. Просто его предсмертный сон увидят и другие. Экзотично? Пожалуй. Он ни разу не бывал в кинотеатрах смерти. Что покажет пресыщенной публике он? Кошмар, слюнявый детский мультфильм или дурацкую комедию? В этом и состояла прелесть каждого нового «сеанса» – он был абсолютно непредсказуемым.

Существовало только одно законное и непременное условие: владельцы никогда не возвращали деньги разочарованным клиентам.

Ему сделали инъекцию. Он уплыл в туман. Потом ему показалось, что он слышит блуждающие в этом тумане далекие голоса. Голоса приближались. Отчего-то он представлял себя монахом и слушал, как братья бормочут отходную молитву…

Ропот нарастал и постепенно перешел в оглушительный рев, «как бы трубный». Именно таким воображал себе пациент звук последнего призыва, который раздастся, если верить первоисточнику, где-нибудь в окрестностях Мегиддо и заставит открыться могилы, – но, конечно, он никогда не рассчитывал присутствовать при этом лично.

Заиграла величественная музыка. Тягучие стоны меллотрона и саксофона, звучавшие в унисон, показались пациенту невыразимо мрачными. От низких нот вибрировал желудок и опустошался мозг.

Вскоре выяснилось, что туман сгустился в некие формы, свободно перетекавшие одна в другую. Смертное ложе, на которое он опрокинулся, все больше напоминало больничную каталку, разгонявшуюся по безлюдному и наклонному коридору. Чуть позже каталка превратилась в вагонетку.

Вагонетка катилась под уклон по рельсам, проложенным внутри узкого туннеля. Возможно, это была старая шахта или какая-нибудь заброшенная ветка метро. Спуск длился долго; вагонетка разогналась до устрашающей скорости. Колеса гулко стучали на стыках, воздушный поток давил на лицо, словно подушка безопасности. У пациента захватило дух.

Ему уже начало казаться, что он несется прямиком в преисподнюю, находящуюся где-то возле центра Земли. И к черту всю геологию и геофизику! Пациент стал прикидывать, на какой ярус его поместят. Для этого пришлось вспомнить свои грешки, большие и малые. Он успел составить в уме список всего того, что ему могли инкриминировать, а в некоторых случаях даже сочинил более или менее убедительную отмазку. Особо тяжких не обнаружилось. «Не глубже четвертого», – решил он и смирился с неизбежным.

Спустя некоторое время уклон стал пологим и скорость вагонетки заметно снизилась. Впереди забрезжил тусклый свет – серое размытое пятно, будто старый отпечаток пальца на темном, ничего не отражающем, зеркале. Вагонетка вырвалась на горизонтальный участок рельсового пути и катилась по инерции еще пару минут.

Стены и свод туннеля как-то незаметно расплылись и превратились в мглистое пространство. Пациент покрутил головой и обнаружил, что въезжает на окраину деревни – судя по всему, такой же гнусной дыры во вселенской заднице, какой был его родной городок.

Час от часу не легче. Пациент неоднократно ловил себя на том, что думает о смерти, втайне надеясь на перемены (в крайнем случае к худшему), – но что, если и после смерти все останется по-прежнему? Что, если «тот» свет – такая же беспросветная тюрьма, как этот? Ему стало настолько смешно, что захотелось плакать…

Деревня казалась присыпанной пеплом и пылью, будто старая гравюра. Даль не различалась. Стоял мертвый штиль. Не было никаких намеков на естественные светила.

Рельсы упирались в насыпь из щебня. В нее был воткнут шест, а на шесте подвешен красный фонарь. Вагонетка остановилась за метр до насыпи. Пациент попал в тупик – в любом смысле слова. В знакомом ему месте происходила хотя бы смена дня и ночи, а также времен года. Здесь, похоже, царили вечные сумерки душного лета.

Чуть позже до пациента все-таки дошло, что окружавший его пейзаж нереален и представляет собой нечто вроде визуализации, трехмерного голографического изображения. Но от этого ему сделалось только хуже. Он почувствовал себя потерявшимся в собственной галлюцинации. Ад был уготован духу из машины.

Кошмар был статичным и бесконечным, как тоска по лучшей жизни. Привычных болей в своем теле пациент не ощущал – еще одно свидетельство в пользу того, что можно было не дергаться и спокойно смотреть «кино». Однако пытку ожиданием он не выдержал.

Отчаявшись дождаться каких-либо перемен, пациент понял, что придется самому взбаламутить это болото. Он вылез из вагонетки и взобрался на пологую насыпь. Когда он повернулся спиной к фонарю, его собственная тень вырезала аккуратную пропасть в красноватом тумане. На дне этой кажущейся пропасти он сумел различить освещенное окно какого-то дома. Пациент решил идти в ту сторону – лишь бы идти куда-нибудь.

Под ногами был размельченный кремний. Миллиарды, биллионы кристаллов. Пациент догадался, что попирает ногами электронный прах целых компьютерных поколений. Предшественники или наследники тех, что правили миром. А может быть, выкидыши, оказавшиеся бесполезными…

Темная улица плыла ему навстречу, доказывая «кинематографичность» происходящего. Вскоре он убедился в том, что с его плотью все в порядке. Из подвала справа донесся шум – музыка, состоявшая из хлестких ударов электрическими плетьми по ушам и барабанных пинков в живот.