Последнее отступление
Шрифт:
— Ничиво, — мягко сказал он.
Покрикивая, белогвардейцы согнали пленных в лодки, переправили на берег и повели по дороге через тайгу. Это была та самая еле приметная дорога, по которой еще недавно красногвардейский отряд шел в наступление. Тогда все было иначе. Не подгибались от усталости ноги, на плече висела винтовка. Рядом шагал Яшка, его узкие глаза искрились веселым смехом. Бедный Яшка. Пропала твоя удалая головушка! Может быть, это и к лучшему — не мучиться.
Перед Артемом шагал долговязый парень. Он припадал на левую ногу. Голенище сапога
Сбоку шел конвоир. Это был рыжеусый курносый солдат с широким лицом. На пропотевшей гимнастерке поблескивал георгиевский крест. Солдат поторапливал раненого красногвардейца.
— Живей, парень, живей.
Красногвардеец силился идти быстрее, делал несколько шагов и растерянно озирался по сторонам помутившимися от страданий глазами. Андраш Ронаи протолкался к парню, взяв его под руку.
Солдат все торопил:
— Живей, парень, живей.
— Молчи! — зло бросил ему Артем и добавил сквозь зубы: — Гад толстомордый!
Солдат беззлобно ответил.
— Чего, дурак, лаешься! Отстанет — крышка.
Вышли в поле. Чуть в стороне осталось место боя. Артем видел пригорок, где стоял пулемет и куда он ползал за патронами для Яшки. А впереди село. То самое, которое они чуть было не заняли.
В село колонна пленных вступила вечером. На улице толпились бабы, мулатки, ребятишки. Бабы пристраивались рядом с колонной, передавали красногвардейцам краюшки хлеба, огурцы, яйца. Конвоиры ругались, отгоняли баб.
Старая женщина кричала на всю улицу.
— Чего глаза вылупил, варначина?! Свои ж они, душегубец ты поганый, одной с нами кровушки, русские.
На ночь их заперли в большой сеновал. Красногвардейцы легли на пол, усыпанный заплесневелой сенной трухой. Артем пристроился рядом с Андрашем Ронаи.
— Что они с нами сделают? — спросил у него.
— Не знаю.
— Я все равно убегу. Поведут, шмыгну в кусты…
— Убьют. Бежать надо, но не так…
Артем никак не мог уснуть. Прислушивался к шагам часового за дверью сеновала. Не спал и Ронаи. Он пробовал делать подкоп под стену. Но земля оказалась твердой, сухой. Сделать подкоп голыми руками было немыслимо.
Поздно вечером белые подняли тревогу. Послышалось ржание лошадей, стук копыт, ворчливая брань белогвардейцев. Андраш и Артем подползли ближе к дверям сеновала, прислушались. Возле них собрались и другие красногвардейцы. Шепотом переговаривались.
— Наши, видно, наступают…
— Не скажи. Будь наши на подходе, их бы как ветром сдуло.
— Может, пополнение пришло?
— Не похоже…
— Тише! — сердито сказал Ронаи. Он приник ухом к щели в двери. Во дворе переговаривались часовые. Артем напряг слух, но не мог разобрать слов: мешало чье-то сопение над ухом.
Топот копыт, бряцание оружия удалилось и растворилось в тишине. Андрош Ронаи хриплым голосом сказал:
— Где-то окружили красный отряд. Пошли на подкрепление. В селе, кажется, осталось совсем мало… Надо бежать.
Пленные заволновались. Беспорядочно зашумели. К дверям подошел часовой, резко постучал, крикнул:
— Плетей захотелось, краснозадые!
— Пускай пошумят, завтра их успокоют, — отозвался второй часовой.
В сеновале наступила тишина. Кто-то не сдержал вздоха.
— У меня есть план, — тихо сказал Ронаи. — Надо как-то заставить часовых открыть двери. Мы их сомнем и разбежимся.
— «Сомнем»! В момент перестреляют.
— Кто боится, пусть остается на месте, — резко оборвал Ронаи. — Есть желающие бежать?
— Есть.
— Есть.
— Есть, — сказал Артем.
— Ох, ребятушки, не валяйте дурака, — подал кто-то голос.
Злорадствуя, его поддержал другой:
— Закордонному комиссаришке так и так каюк. Вот он и мутит воду.
— Кто это каркает? — гневным шепотом спросил Артем. — Белые тебя, мерзавец, расстреляют либо нет, а мы наверняка хребтину сломаем. Попробуй еще тявкнуть.
Торопливо обсудили план действий, столпились у дверей. В дальнем углу один из красногвардейцев завыл дурным голосом: «Ой-ой, умираю». Андраш Ронаи ударил кулаком по двери, крикнул часовым:
— Эй вы, помогите человеку!
— Не пропадет, — отозвался часовой, — а пропадет, так урон небольшой.
Красногвардеец выл, не переставая. Ронаи колотил в дверь. Часовые не откликались. Наконец им, должно быть, надоел этот концерт.
— Что ему надо-то?
— А мы откуда знаем. Здесь темно.
За дверями тишина. Часовые, видимо, переговаривались. Немного спустя сквозь щели двери пробился неровный свет, звякнули запоры, дверь приоткрылась. В щель просунулся ствол винтовки.
— А ну, марш от дверей! — приказал голос часового. Красногвардейцы нехотя попятились. В сеновал боком протиснулся часовой, другой — сразу же захлопнул за ним двери. В левой руке часового был фонарь, в правой — наган.
— Ну, что тут у вас? — он поднял фонарь, всматриваясь в лица пленных, сбившихся в углу. У их ног корчился и орал человек. Часовой подошел ближе. Артем оказался рядом с ним. Он смотрел на жилистую темную руку, сжимавшую наган. Он ничего не видел, кроме этой руки и тускло поблескивающей вороненой стали нагана. Мускулы его тела напряглись, как перед прыжком.
Часовой наклонился над больным. В эту минуту руки Андраша Ронаи крепче железных тисков сжали его голову, ладонь закрыла рот. Артем рванул из рук часового наган, приставил дулом к переносице. Кто-то на лету подхватил фонарь. «Больной» перестал было орать, но Андраш приказал: «Кричи еще» — и он завыл пуще прежнего.
Часовой смотрел на Артема посоловевшими от страха глазами.
— Молчи! — шепотом говорил ему Ронаи. — Пикнешь — конец. Понял?
Но часовой ничего не понимал. Пришлось раза три повторить, прежде чем к нему вернулся помраченный страхом рассудок. В знак того, что он все хорошо понял, часовой моргнул глазами. Ронаи разжал руки, взял у Артема наган.