Последнее письмо поэта
Шрифт:
Ровно тремя месяцами позже, воскресным декабрьским вечером в небольшом, но весьма приличном кафе рядом со станцией метро «Беляево» сидели за столиком двое молодых мужчин. Кафе имело несколько странное название, «Под сиамским котом», – видимо, его владелец был неравнодушен к данной породе, и служило излюбленным местом встреч студентов и аспирантов из расположенных поблизости общежитий.
За окошком заведения наблюдались все прелести ранней московской зимы: слякоть, мокрый порывистый ветер, несущий замерзающую на лету водяную взвесь и промозглый холод. Мерзкая погода, в такую хороший хозяин собаку из дому не выгонит.
А
Вот двое и общались, только одному из них, невысокому темноволосому мужчине лет двадцати пяти—тридцати с грустными карими глазами это, похоже, никакого удовольствия не доставляло. Равно как и уют кафе.
– Знаешь, Петруша, чего я хочу? – кареглазый печально посмотрел на мужчину, сидящего напротив. По виду тот был его ровесником и, судя по всему, пребывал в превосходном расположении духа.
– Чего же?
– Чтобы последним, что я увижу перед смертью, стала твоя физиономия. А последним, что услышу, – твой голос.
– Это что, ты мне льстишь? – рассмеялся Петр.
– Ничуть. Просто тогда я расстанусь с жизнью, сознавая, что не слишком много теряю. Как бы не наоборот.
– Вот спасибо! – ничуть не обидевшись, Петруша расхохотался еще громче.
– Ничего не стоит. Пять рублей, – бледно усмехнулся темноволосый. – Да пойми ты, Петя, наконец. У меня депрессия, мне жить не хочется, а ты заладил, как попугай, право слово…
– Да я тебя, Колька, с такой телкой познакомлю! Всю депрессию снимет в момент, – жизнерадостно надрывался Петр. – Знаешь, какая у нее задница? У-у-у! Пальчики оближешь! Закачаешься!
Николай посмотрел на приятеля совсем уж мрачно.
– Не хочу я ничего облизывать – ни пальчики, ни задницу, – сухо ответил он. – Тем более не хочу качаться. Когда у меня такое желание возникнет, я лучше бутылку водки выпью. И не бычок я, чтобы телками интересоваться. Кстати, твоя, Петруша, сексуальная жизнь шокировала бы даже павиана. Как твоя Людка терпит – ума не приложу. И на доброе здоровье! Голодной куме все хлеб на уме. Но мне-то сейчас…
И тут Николая прорвало:
– Ведь четыре года работы вот этому милому зверьку под хвост! – злобно воскликнул он, указывая на здоровенную цветную фотографию сиамского красавца, висевшую на стене кафе. – Готовая же диссертация была, и с советом договорились, и автореферат соорудили, и… Я уж думал, в каком кабачке банкет заказывать. Хотел здесь. Здрасте вам! Вдруг тема стала неактуальна. Это за три месяца до защиты, каково?! А я уверен, что все очень просто объясняется. Шеф отвалил на историческую родину, причем с концами. У нового заведующего кафедрой свои аспиранты, свои любимчики. Женского пола, главным образом. Клушки. Дуры набитые, цветочки филфака, всеми старыми козлами грызенные. Меня просто обворуют! Вот увидишь, через годик тема вновь станет оч-чень актуальна! И под другим названием прокатит, как джип по грейдеру… Да что, будто сам не знаешь, как это бывает! И как ко мне на кафедре относятся, ты тоже знаешь, мы, чай, не первый год знакомы. А почему шеф уехал, а? Да не выдержал всей этой грызни, он ведь неплохой ученый, завистников – как на Жучке блох. А мне вот уезжать некуда, вес, знаешь ли, не тот. Да и кому в Израиле так уж интересен Михаил Юрьевич Лермонтов?
Петр кивнул, причем жизнерадостное выражение с его лица словно тряпкой стерли. Еще бы ему не знать! Сам он биолог, его школьный друг Коля Маркушев – филолог, но что в одной области, что в другой…
Хорошо известно: всякий талантливый человек, особенно если он добился успеха в своей работе, очень быстро обрастает кучей завистников и недоброжелателей. Точь-в-точь как корабль – ракушками. Мало где это печальное правило столь богато проиллюстрировано, как в искусстве и науке. Действует зловещая закономерность: чем выше образовательный уровень и творческий потенциал некоего сообщества или корпорации, тем больше они напоминают банку с пауками.
Словом, до боли знакомые нравы научного сообщества: что-то новое может сказать один из сотни, большинство же только и способны жарко дышать друг другу в затылок и рвать лакомые куски из рук коллег. А если уж кто споткнется и зашатается, то непременно получит приятельский толчок в спину: «Подыхай, голубчик, поскорее! Нам больше достанется! Что-то ты шибко умный, мы этого страсть как не любим…»
– Тут недавно, с неделю назад, заходил ко мне твой однокурсник бывший, Аркадий, как его?.. Запамятовал фамилию, знакомство-то шапочное было.
– Арзамасцев? – брови Петра удивленно приподнялись. – Бог мой, надо же…
– Ага, он, – кивнул Николай. – Скользкий тип! Представь себе, живо интересовался моей диссертационной работой. Я еще посмеялся про себя: ну, хоть кому-то любопытно стало. Откуда бы ему узнать, чем я эти четыре года занимался?
– Вот это да-а… – медленно произнес Петр со странным выражением. – А две недели назад Аркаша заходил ко мне. Заползал, точнее. Полгода до того не виделись, он же из института ушел на вольные хлеба. До сих пор мы с Людмилкой этот визит забыть не можем!
– А что?
– Наблевал, скотина, в аквариум, – с мрачным видом пожаловался Петр.
– Куда?!
– В аквариум, – повторил Петр, и щека у него дернулась. – С рыбками.
– Бог мой! Он что, другой посудины найти не мог?
– Ни хрена он уже не мог. Даже мычать. Рыбок жалко.
– Сдохли?
– А то!.. Они к паленой водке непривычные. Другое интересно: когда Аркаша, век бы его не видать, проспался у нас на диване, он поутру принялся меня расспрашивать как раз о тебе. Да-да! Телефончик, адрес, чем ты занимаешься, как живешь… В частности, твоей диссертационной работой. Ну, ты, Коля, не засекреченный ядерный физик, так что информацию я дал. Хоть несказанно удивился: с какого перепуга Арзамасцев загорелся интересом к творчеству Лермонтова? Сколько я помню, раньше его литературные пристрастия выше Марининой с Корецким не поднимались.
– Творчество? – Маркушев задумчиво покачал головой. – Я бы не сказал. Тут не в творчестве дело. Я ведь, Петя, занимался главным образом историей последней дуэли Лермонтова. Да-да, с Мартыновым. Лермонтовские стихи этого времени меня, само собой, в первую очередь интересовали, но и сама дуэль тоже. Я на Северный Кавказ год назад специально ездил и архивные поиски проводил. Так вот, интерес Аркадия был весьма специфическим. Он меня все больше именно о дуэли расспрашивал. О причинах, об условиях, о деталях. Чуть ли не о марке пистолетов и их убойной силе. Но я ведь не оружейник! Кто где стоял, кто стрелял первым. И все прочее в том же духе. Очень он хотел узнать мое мнение: был ли у Михаила Юрьевича тогда, пятнадцатого июля, шанс остаться в живых.