Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945
Шрифт:
Это было типично для Старика. В одни моменты непринужденный и дружелюбный, а в другие – тупая и фанатичная скотина.
Американец стоял неподвижно, с недоверием осматривая столовую и пилотов. Его руки были прижаты к бокам, голова слегка наклонена вперед, двигались лишь глаза.
Мы встали и уставились на незнакомца, стоявшего в дверном проеме. В гостиной стояла тяжелая тишина. Опираясь на трость, я подошел к нему. Я протянул ему руку, но он не ответил, так что я указал на кресло и спросил:
– Разве вы не хотите сесть?
Ординарец придвинул к камину кресло, между командиром
Человек медленно подошел ко мне. Он посмотрел мне прямо в глаза, а затем в свою очередь протянул руку и произнес:
– Спасибо.
Пытаясь вспомнить свои школьные уроки, я начал говорить по-английски. Несколько раз мой собеседник улыбнулся. Как бы там ни было, мы понимали друг друга. Я говорил обо всем и в то же время ни о чем: о погоде и о не имеющих значения вещах, о том, что пришло мне в голову. Остальные парни слушали, не произнося ни слова. Американец и я оценивали друг друга, каждый из нас был настороже. Я старался не упоминать о политике и войне и перевел разговор на единственный предмет, который был общим для нас, на полеты. Впервые после его появления в его глазах появился блеск. Он искоса посмотрел на меня и указал на мою забинтованную ногу.
– Да, я должен был выпрыгнуть с парашютом, и досталось моей ноге.
Он улыбнулся и кивнул. Мы нашли точки соприкосновения для взаимопонимания. Мы прошли через одно и тоже испытание, и это создавало связь, которая была более сильной, чем то, что могло разделять нас, – в том числе цвета наших мундиров. Мы обменивались впечатлениями о наших прыжках при помощи жестов и гримас. Скоро мы так увлеклись беседой, что почти забыли, где находимся. Время от времени Старик спрашивал:
– Что он сказал?
– Он рассказывает мне о своем прыжке с парашютом.
Я перевел несколько фраз.
Как и в моем случае, у американца это был первый прыжок. Испытав ощущения, когда вы болтаетесь на веревке между небом и землей, не требовалось много слов, чтобы понять друг друга. Что касается моего неважного английского, это было совсем неплохо.
Через некоторое время я сказал ему:
– Несколько недель назад мы похоронили одного из ваших товарищей в конце нашего летного поля. Его парашют не раскрылся.
– Откуда он прилетел?
– С Сардинии. Он был из группы «Мародеров». Его самолет взорвался в воздухе. Он был единственный, кто выпрыгнул из него, как вы сейчас.
Американец замолчал и опустил голову. Когда я посмотрел на Зиги, то увидел, что у него покраснело лицо.
– Мы похоронили его там, где он упал, и поставили на его могиле крест.
– Спасибо.
Снова наступила тишина. Чтобы нарушить ее, я сказал:
– Давай, парень. Выпьем за здоровье твоего и моего парашютов, благодаря которым мы оба теперь здесь.
Он поднял свой стакан и выпил. Беседа продолжалась исключительно вокруг тем, связанных с полетами, другие тоже начали спрашивать его, и мне было интересно узнать, как Он ответит на некоторые вопросы.
– Что вы думаете о нашем «Мессершмитте»? – Мой вопрос застиг его врасплох, и я увидел, что он на мгновение задумался.
– Мы очень довольны тем, что видим их в воздухе так мало, – сказал он наконец.
Это был искусный
– А что вы думаете о «Крепостях»?
Он улыбался, казалось предполагая, какой будет ответ.
– Нам очень жаль, что мы видим их так часто.
Мы засмеялись, и напряженность исчезла. Внезапно мы затихли и в замешательстве посмотрели друг на друга. Мы только что признали нечто, что должны были всеми силами скрывать.
Американец заметил наше смущение и тактично произнес:
– Я очень поражен. Я никогда не думал, что сегодня вечером буду приглашен на обед в немецкую офицерскую столовую. Это совершенно непредсказуемый сюрприз.
Я перевел. Старик сказал мне:
– Хенн, передайте ему, что он не должен волноваться. Спросите его, не думает ли он, что наши «Мессершмитты» пилотируют каннибалы.
Американец искренне рассмеялся.
– Нет, я так не думаю. Это все пропаганда, – добавил он.
– Вы совершенно правы. Это лишь шутка.
Я не смог удержаться, чтобы не подумать о наших официальных коммюнике и некоторых статьях, появлявшихся в Das Reich.
– Если бы не было никакой пропаганды, то ни вы, ни я не были бы здесь – вы со своей перевязанной головой, а я со своей лодыжкой, похожей на футбольный мяч.
Американец дал нам понять, что он чувствует то же самое.
В этот момент Гюнтеру в голову пришла идея. Он настроил радиоприемник на волну американского военного гарнизона в Бари. Сестры Эндрю пели свинг [132] . Американец стал отстукивать ритм и насвистывать. Он, казалось, испытывал удовольствие. Затем, когда эта запись закончилась и диктор стал зачитывать название следующей, он очень предусмотрительно начал насвистывать «Лили Марлен» [133] .
132
Свинг – одна из разновидностей джаза.
133
«Лили Марлен» – название песни, имевшей огромную популярность среди немецких солдат во время Второй мировой войны. В 1936 г. композитор Норберт Шульце положил на музыку стихи Ханса Лейпа, написанные еще в 1923 г. Песня о любви солдата и его девушки, впервые прозвучавшая для солдат Африканского корпуса, вскоре приобрела мировую популярность. В 1944 г. в США был снят художественный фильм «Лили Марлен», в котором эту песню исполнила знаменитая Марлен Дитрих.
Вокруг засмеялись. Мы знали, что каждый в союзнических войсках знал эту мелодию. Очевидно, что этот парень и я имели много общего. Внезапно в дверном проеме появился караульный.
– Приказ из штаба корпуса. Я прибыл, чтобы забрать военнопленного.
Он не знал нашего командира группы. Последний вскочил на ноги и произнес:
– Что вы сказали? Вы прибыли за американцем? Убирайтесь отсюда вон к чертовой матери или получите от меня пинок под зад.
– В штабе в Витербо ждут его для допроса.