Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945
Шрифт:
– Спите. Вы потерпели аварию… Сохраняйте спокойствие.
Новая серая волна унесла меня, и голос снова исчез. Я ощущал боль в голове, колющую, ноющую, неистовую. Пламя терзало мой лоб над левым глазом.
Падение. Скольжение. И дыра… большая черная дыра.
Когда я пробудился от своего кошмара, голос исчез. Все вокруг меня было бело, и я не мог понять, где я нахожусь.
Запинаясь, я произнес:
– Где голос? Тот, что только что…
Тогда я заметил, что лежал на кровати, в голове стоял белый ночной столик.
«Мне кажется, что это запах больницы, – подумал я. – Что я здесь делаю?»
Я был один в маленькой комнате, лишь в компании с цветами. Открылась дверь, вошла белая фигура, посмотрела и подошла к кровати.
– Вы чувствуете себя лучше?
Услышав этот вопрос, я хотел протянуть руку. Я ощутил, что все мое тело покрыто повязками. Я провел рукой по лбу и лицу. Много бинтов. Щеки, подбородок, уши исчезли под марлей и клейкой лентой. Мой нос, казалось, исчез.
– Где я?
– Не волнуйтесь. Вы должны отдыхать, – сказала медсестра, присаживаясь на кровать.
Она была молодая, с красивыми глазами, такими же как у цыганки в Бухаресте, но более прозрачными и более нежными. Бледное красивое овальное лицо с черными волосами, разделенными на лбу, зачесанными назад и наполовину скрытыми под колпаком медсестры.
«Я никогда не видел подобного колпака», – подумал я.
Затем я заметил, что еще раз взял ее руку. Незнакомка посмотрела на меня и улыбнулась. Она склонилась надо мной, и я услышал ее голос:
– Теперь вы должны немного поесть.
Я не был голоден и попытался покачать головой. Невозможно. Я был без сил. Женщина в одной руке держала ложку, а в другой – чашку. Она кормила меня словно ребенка. Я не чувствовал вкуса того, что глотал. Я знал, что это было нечто горячее и похожее на кашу. Я без сопротивления глотал ложку за ложкой. Мои глаза неотрывно смотрели на нее, на ее лицо, ее руки, ее волосы и, прежде всего, на ее улыбку. Она успокаивала меня и каким-то образом придавала мне мужества.
– Вы вели себя очень хорошо.
Медсестра поставила чашку на ночной столик и продолжала улыбаться. Я уже в третий раз спросил ее:
– Но где же я?
– Вы в Балше.
– Где это?
– В Балше.
– Балш… Балш – я не знаю такого. Что случилось? Во что я одет? Это не моя пижама.
– Вы в военном госпитале в Балше.
– Как я оказался здесь?
– Ваш самолет разбился. Вы летели очень быстро.
– Как?
– Да, вы упали на окраине города. Ваш самолет разлетелся на части.
– Нет.
– Да-да. – Она улыбнулась и погрозила мне пальцем. – Вы, немцы, слишком быстрые. А теперь успокойтесь и немного отдохните.
Что произошло? Что она мне сказала? То, что я потерпел аварию, а мой самолет разлетелся на части? Невозможно.
– Вас вытащили в последний момент. Было много крови, и ваша голова…
– Моя голова? Что со мной? Почему я обмотан, словно мумия?
– Говорите медленнее, или же я не пойму вас.
– Скажите мне, быстрее.
– Было четыре самолета, летевших очень низко. Вы сделали нечто похожее на это. – Левой рукой она изобразила пикирующий самолет. – Вы разбились в саду около дома. Они вытащили вас наружу. Теперь успокойтесь и спите.
– Я ничего не могу вспомнить об этом – вообще ничего. Скажите мне, что произошло. Я хочу знать.
Кто-то открыл дверь, и вошли два врача с другой медсестрой. Моя медсестра встала и подошла к одному из врачей. Он сел и взял мою руку. Я молчал. Он проверил мой пульс, кивнул, склонился надо мной и, потрогав мою голову, повернулся и стал говорить со своим коллегой.
Они были румынами, и я не понимал ни слова. Затем в разговор включилась моя медсестра. Именно ее голос я слышал некоторое время назад. Приятный, мелодичный, с большим количеством певучих интонаций. Когда она говорила по-немецки, он звучал более уныло и немного хрипло.
Я ничего не понимал и все же дорого бы дал, чтобы узнать, о чем шла речь. Время от времени я различал слова, которые мог понять лишь частично: «…commotione… fractione…»
Врачи вышли, и медсестра снова присела на мою кровать.
Показывая на свой лоб, я спросил ее:
– Перелом… трещина?
Она покачала головой:
– Сохраняйте спокойствие.
– Вы начинаете раздражать меня своим бесконечным «сохраняйте спокойствие». Я устал от него. Я хочу знать, что это все значит.
Теперь она не поняла или притворилась, что не поняла, но, видя, что я сильно взволнован, снова стала улыбаться.
Устыдившись самого себя, я подчинился и спокойно лежал, как она и просила. «Медсестры словно военный трибунал, – думал я. – Вы никогда не должны повышать на них голос или противоречить им».
Через несколько минут я вернулся к своим вопросам:
– Какое сегодня число?
Медсестра подошла к стене и показала дату на календаре.
«Так что, это 24-е, но какое 24-е? Марта? Странно. Что было вчера, позавчера и на прошлой неделе?»
Я сделал усилие, чтобы напрячь мозги, но моя голова казалась пустой.
«Что я делал до того, как попасть в госпиталь? Я, должно быть, страдаю полной потерей памяти. Необычное ощущение».
Женщина открыла окрашенный в белый цвет шкаф и достала мундир. Я узнал его. Повсюду треугольные дыры и разрывы. Погоны болтались, он был покрыт грязью и пятнами крови.
«Конечно, – подумал я. – Я летел на «Мессершмитте».
Она достала мой маленький чемодан, который я обычно брал с собой и который лежал в отсеке позади кресла пилота. Он был сильно разбит. Женщина показала мне запятнанный летный комбинезон, кислородную маску и положила их на небольшой стол в центре комнаты, придавив летным шлемом.