Последнее танго в Бруклине
Шрифт:
Письмо ее? А где там сказано, что она хочет, чтобы они опять были вместе? Она просто поздравила его с днем рождения, сделав это небанально, как умеет она одна. Может, как раз и хотела ему деликатно объяснить: все, их история закончилась, – а он-то, дурак, решил, что она его назад зазывает.
Бен катил по Проспект-парк. Вот по этой улице они шли в тот первый вечер, когда познакомились в кино. Еще панки эти привязались, и он на нее произвел впечатление тем, как легко с ними справился. А потом поехали в кафе «Ла Фонтана», посидели там, так мило поговорили про всякое разное.
Он
Можно, правда, и по-другому это ее письмо воспринять. Ведь уже то важно, что не открытку она ему прислала, не пару строчек, а длинное письмо, сидела над ним, значит, думала, как начать. А ведь записки она ему оставляла совсем куцые, два-три слова, не больше. То есть в письмо ею немало вложено, уж это точно. Ну конечно, черт возьми, он все правильно понял сначала, она и в самом деле что-то очень важное ему хотела сообщить. А он испугался: вдруг это вовсе не то, чего он бы от нее ждал?
Ну вот, снова он на этом светофоре стоит, так что будем делать, сворачиваем, не сворачиваем?
Майкелсон не прикоснулся к коктейлю с желтком, но шардоне выпил целых два бокала. Милт его не удерживал. Что угодно, только пусть малость успокоится. А поесть Милт все равно поест в свое удовольствие, что бы ни случилось.
Он прикончил свой омлет по-орегонски и только собрался приступить к здоровенному куску пирога с сыром, как Майкелсон, поднявшись из-за стола, потребовал счет.
– Что за спешка, Ронни? Не на пожар ведь.
– Не могу на месте усидеть. Пошли.
– Ну, раз босс велит идти, надо идти. – Милт неохотно поднялся следом за Ронни. С тоской оглянулся на свой пирог, двинулся к выходу.
Само собой разумеется, в клинику они явились слишком рано. Спросили, где мистер Хасикава, выяснилось, что он у отца, там и доктор Хоуэрд – обычный осмотр.
– Говорил же я, надо было здесь с самого утра находиться, – тут же завел свое Майкелсон, – а теперь вот с Хоуэрдом еще объясняйся…
– Послушайте, Рон, мы же с вами не оперируем, верно? Я вообще не понимаю, зачем нам здесь торчать.
– Тихо вы. А как же иначе, надо ведь точно знать, что все прошло, как наметили.
– Вандерманн у нас спрашивать не станет, когда сердце подавать.
Выражение лица у Майкелсона, однако, было такое, словно он и убить может, а поскольку единственной потенциальной жертвой являлся сам Милт, то сразу сообразил: пора сбавить обороты, шеф уж слишком не в себе.
– Послушайте, Ронни, да хватит вам. Мне говорили, что, как только сердце новое поставят, пациент хоть прямо со стола может на танцы отправляться. Так что долго он тут не залежится, дня три-четыре, только и всего.
– Вы точно знаете? Так быстро?
– Совершенно точно. И недели не пройдет, как мы будем чай пить, стоя на коленях за тем столом. Заодно и денежки сосчитаем.
Майкелсон заметно просветлел.
«Любопытно, – подумал Милт, – что бы Рон сказал, видя, как служащие
Бену казалось, что машина сама катит, куда ей вздумается. Словно собака, приученная к каждодневным прогулкам, она выбрала путь, который они проделывали каждое воскресенье по утрам, и следовала теперь прямиком к Кони-Айленд. Он бездумно вертел руль. Вон и океан показался. Хорошо, а то у него нервы совсем расшатались, морской ветерок очень будет кстати.
Он пытался представить себе, как она сбегает по лестнице с платформы метро и, завидев его машину, – ну, как в тот дождливый день, – расцветает улыбкой.
«Извини, я не нарочно, – скажет он, – я в Джерси ехал, а надо через Веррацано, только эта проклятая машина совсем перестала меня слушаться, сворачивает, где захочет, и, пожалуйста, я вдруг оказываюсь на Кони-Айленд. Дай-ка сюда, коробку, Эллен, мне полезно тяжести носить, скорее форму верну».
И тогда она рассмеется, отдаст ему эту коробку с бутербродами и будет так, словно никуда он от нее не уходил.
Вон и сосисочная «Нейтан», всего в квартале отсюда. Уже потянуло запахом жарившегося мяса. Бен взглянул на часы. Половина десятого, не меньше. Слишком рано явился, Эллен обычно часам к одиннадцати сюда добирается. Ну и ладно, пока можно будет с Джелло то-се обсудить, а потом он ее встретит у турникета.
Предстоящая встреча ясно представилась ему. Он, как в мультике, надует щеки и скажет этим собачьим голосом: «Как дела, док?» То-то она изумится. А он опять, как в мультике: «Вы, док, кажется, раньше ушастым зайцем были?»
Ох, хорошо вовремя красный свет заметил; да он ведь почти уже и на месте.
Эта ее улыбка во все лицо! Коробка с бутербродами летит на землю, руки раскинуты, и он… Вдруг он так и оцепенел.
Прямо перед ним шагал по тротуару высокий красивый мужчина, которого он встречал и прежде, доктор Рихард Вандерманн. В руках у него медицинская сумочка, и направлялся он прямо к турникету.
Бен так и осел на сиденье, словно проколотый воздушный шар.
Он не заметил, что загорелся зеленый свет. Не слышал, как сзади нетерпеливо гудит грузовик. Просто он сидел в машине, совсем раздавленный, а тот, из обогнавшего его грузовика, высунулся и крикнул из окошка: «Размечтался, пердун старый!»
Глава XXII
Рихард толкнул турникет, с раздражением смахнул ржавчину, посыпавшуюся сзади на его плащ. Странное молчание стояло в этом чертоге бездомных, воздвигнутом из высохших сорняков. Словно никто еще не проснулся, только Колесико сидит у своей керосинки, кофе кипятит.
– А Джелло где? – поинтересовался Рихард.
Колесико, не говоря ни слова, кивнул, указав на скорченную, словно младенец во чреве, человеческую фигуру, издававшую громкий храп.
Рихард присел рядом на корточки, потряс спящего за плечо: «Вставать пора». Джелло пошевелился, из кармана его пиджака на Рихарда уставились влажные поблескивающие глазки Младшего. Он потряс Джелло энергичнее.