Последние дни Помпеи
Шрифт:
– Это Лидон, юнец, до сих пор практиковавшийся только на деревянных мечах, – объяснил Нигер снисходительно. – Но в его жилах течет хорошая кровь, он уже вызвал Тетреда.
– Это он вызвал меня, а я только принял вызов, – возразил Лидон.
– А как будете вы драться? – спросил Лепид. – Смотри, малый, не рано ли тебе состязаться с Тетредом?
Лидон презрительно усмехнулся.
– А что, он свободный гражданин или раб? – осведомился Клавдий.
– Гражданин – все мы граждане, – отвечал Нигер.
– Вытяни руку, Лидон, – сказал
Гладиатор, бросив многозначительный взгляд на товарищей, вытянул руку, которая хотя и не поражала громадностью размеров, как у других, зато отличалась такими твердыми мускулами и была так красива, симметрична в своих пропорциях, что все трое посетителей ахнули от восхищения.
– Отлично! Молодец! Какое же твое оружие? – спросил Клавдий, не выпуская из рук своих табличек.
– Сперва мы будем драться на шестах, а потом на мечах, если оба останемся в живых, – резко отвечал Тетред, нахмурившись от зависти.
– На шестах, – воскликнул Главк, – напрасно, Лидон, это греческий способ, я хорошо его знаю. Для этого тебе надо бы сперва потолстеть, ты слишком худ – избегай железной перчатки.
– Не могу, – отвечал Лидон.
– Почему же?
– Я уже согласился, потому что он сделал мне вызов.
– Но он не принуждает тебя принять выбранное им оружие?
– Моя честь принуждает меня! – промолвил Лидон гордо.
– Держу за Тетреда, два против одного, на шестах, – предложил Клавдий, – согласен, Лепид?
– Если бы ты даже предложил мне три против одного и тогда я бы не согласился, – отвечал Лепид. – Лиону несдобровать. Ты очень любезен.
– А ты, Главк, что на это скажешь? – обратился к нему Клавдий.
– Я согласен, три против одного.
– Десять сестерций [14] против тридцати?
– Идет.
Клавдий записал пари на своих табличках.
– Извини меня, благородный покровитель, – тихо проговорил Лидон, обращаясь к Главку, – как ты полагаешь, сколько достанется победителю?
14
Не надо смешивать два денежных знака у римлян: sestertium и sestercius. Первый, представляющий собой сумму, а не монету, в тысячу раз больше sestercius’a.
– Сколько? Да, может быть, сестерций семь.
– Так много! Ты уверен?
– По крайней мере, семь. Но как тебе не стыдно! Грек, наверное, думал бы о славе, а не о деньгах. О, итальянцы! Всюду вы одни и те же.
Румянец выступил на смуглых щеках гладиатора.
– Не суди обо мне дурно, благородный Главк. Я думаю и о том, и о другом, но если бы не деньги, я никогда не был бы гладиатором.
– Низкий человек! Желаю тебе пасть на арене. Скряга никогда еще не был героем.
– Я не скряга, – возразил Лидон надменно и отошел в дальний угол.
– Однако я не вижу Бурбо, куда девался Бурбо? Мне надо с ним поговорить, –
– Он там, – отвечал Нигер, указывая на дверь, ведущую в задние комнаты.
– А Стратоника, наша храбрая старушка, где она? – осведомился Лепид.
– Да она была здесь только что, перед вашим приходом, но услыхала что-то такое, что ей не понравилось, и исчезла. Клянусь Поллуксом! Бурбо, вероятно, беседовал с какой-нибудь девушкой в задней комнате. Я слышал женские крики, а старуха ревнива, как Юнона.
– Ого, чудесно! – засмеялся Лепид. – Пойдем, Клавдий, поделимся с Юпитером, – может быть, он подцепил новую Леду!
В эту минуту громкий крик, полный ужаса и страдания, заставил всех вздрогнуть.
– О! Сжалься надо мной! Я еще ребенок, я слепа, и без того я достаточно наказана судьбою!
– О Паллада! Знакомый голос – это моя бедная цветочница! – воскликнул Главк и немедленно бросился в ту сторону, откуда раздавались крики.
Он распахнул дверь и увидел Нидию, отбивавшуюся от разъяренной мегеры. Веревка, уже обагренная кровью, взвилась на воздух и вдруг опустилась…
– Фурия! – воскликнул Главк и левой рукой вырвал Нидию из ее когтей. – Как ты смеешь так обращаться с девушкой, с существом твоего же пола, с ребенком! Моя Нидия, мое бедное дитя!
– О, это ты! Это Главк! – воскликнула цветочница с выражением почти восторга. Слезы застыли на ее щеках. Она улыбалась, прижимаясь к его груди, целовала его одежду…
– А как смеешь ты, дерзкий незнакомец, становиться между свободной женщиной и ее собственной рабыней! Клянусь богами! Несмотря на то что ты наряжен в богатую тунику и что от тебя разит духами, сомневаюсь, чтобы ты был римским гражданином, – картонная кукла!
– Полегче, хозяйка, полегче! – вмешался Клавдий, входя в комнату вместе с Лепидом. – Это мой друг, все равно, что брат родной: его надо оградить от твоего язычка, моя голубка, – с него камни сыплются!
– Отдай мне мою рабыню, – вопила мегера, схватив грека за грудь своей могучей дланью.
– Не отдам, хотя бы к тебе пришли на помощь все твои сестры фурии! – отвечал Главк. – Не бойся, милая Нидия, афинянин никогда не покидал несчастных.
– Полноте! – воскликнул Бурбо, неохотно вставая. – Столько шуму из-за какой-то рабыни? Оставь в покое молодого господина, жена, уж так и быть, ему в угоду на этот раз простим дерзкую девчонку.
С этими словами он отвел или, вернее, оттащил прочь свою свирепую подругу.
– Мне показалось, когда мы вошли, тут был еще какой-то человек, – заметил Клавдий
– Он ушел.
Действительно, жрец Исиды смекнул, что ему давно пора убраться.
– О, это один приятель! Собутыльник… Малый смирный, не охотник до передряг, – отвечал Бурбо небрежно. – Однако ступай, дитя мое, ты разорвешь тунику этому господину, если будешь так на ней виснуть. Ступай, тебя простили.
– О, не оставляй меня, не оставляй! – вскричала Нидия, еще крепче прижимаясь к афинянину.