Последние дни Российской империи. Том 1
Шрифт:
— Пойдёмте танцевать, — сказал Ламбин. — Государь нас пригласил сюда не для того, чтобы политикой заниматься, а для того, чтобы мы танцевали с его гостями. Ведь это бал, Александр Николаевич, бал!..
V
В пёстром Арабском зале, за ломберными столами, с только что распечатанными свежими картами старые сановники и старые дамы играли в карты. Через открытые двери сюда глухо доносился гул голосов танцующих и всплески музыки.
— В пиках, Адель Карловна? — говорил Пестрецов своей партнёрше.
— В пиках.
— Пас.
— Я пас, — объявили остальные партнёры.
— Ну что же, вы думаете, Мария Петровна, что он шарлатан, — обратился Пестрецов к старой седой даме с длинным носом и светлыми серыми глазами.
— Ох уже, Яков Петрович, и говорить не хочется. Стана и Милица верят, что когда он без шапки, то не видим.
— А вы?
— Сама же видала. Волосы чёрные, гривой распущены, лицо жирное. Какое же не видим!
— Вы им говорили?
— Осмелилась… Да что. Стана упрекать меня стала, что я в святость его не верю. Это верить, говорит, надо.
— По-моему это опасно становится.
— А что вы поделаете? Куропаткин его медиком сделал.
— Да ведь он ничего в медицине не понимает.
— Ничего, как есть. Аптекарский ученик из Лиона.
— Филипп и медик!
— Смотрите, ещё лейб-медиком сделают.
— А она?
— Пока не верит, а поддаётся. Её тянет к таинственному и к мистике
— А вы не думаете, что тут масоны замешаны?
— Не думаю. Слишком всё это глупо.
Пестрецов покосился на соседний столик, за которым немецкий посланник играл со старою седою дамой и двумя почтенными генералами в лентах и крякнул.
— Кажется, кончили танцевать, — сказал он.
— Да, сейчас кадриль, — сказала Адель Карловна.
В Николаевском зале музыка только что кончила играть, и лакеи разносили на громадных серебряных подносах хрустальные тарелочки с мороженым. Светло-жёлтое сливочное, оранжевое, тёмно-фиолетовое из чёрной смородины и розовое земляничное, оно имело форму персиков и виноградных кистей с листьями. Зал гудел неясными голосами, и на их фоне раздавался громкий, сочный, красивый картавящий баритон Великого князя Владимира Александровича.
— Вы говог'ите, что она кг'асива? По-моему, нет. Она совег'шенно без… — тут Великий князь сочно загнул такое чисто русское круглое слово, что окружающие ахнули, а дамы нервно засмеялись, но Великий князь нисколько не заметил этого, потому что был уверен, что сказал очень тихо.
Ротмистр Маслов пробегал по залу, устанавливая пары для кадрили.
— Messieurs engagez vos dames. Et a vos places s'il vous plait [34] , — кричал он. Придворный бал шёл по часам, и ровно в двенадцать надо было идти к ужину. Танцующие занимали стулья для кадрили, нетанцующие, а таких было большинство, толпились к дверям, чтобы идти к ужину. Каждый хотел попасть в ту залу, где будет сидеть Государь. Каждому хотелось видеть Государя за ужином, но кроме того опытные люди говорили, что там и блюда лучше, и провизия свежее.
34
Господа, приглашайте ваших дам. И, прошу по местам!
Ламбин был недалеко от них. Он танцевал с племянницей бывшего своего командира Верочкой Бетрищевой, первый раз бывшей на придворном балу, в качестве городской дамы, против них была Вера Константиновна с Гриценко.
— Этот бал — чудо, не правда ли, Вадим Петрович? — сказала, садясь на золотой стул и обмахиваясь кружевным веером, Верочка.
— Да, это хороший обычай, — сказал Ламбин, — но я шёл бы и дальше. Я бы устраивал такие же или подобные балы и для крестьян, для солдат и рабочих. Сословия падают, Вера Ильинична, и Царь должен думать о том, что опираться на одно дворянство он не может. Вы молоды, Вера Ильинична, и я боюсь, что вам много придётся увидать тяжёлого.
— Но, Вадим Петрович, мне кажется, Россия так счастлива теперь, впереди столько радостей. Государь полон стремления к миру.
— На этих балах не пг'иходится говог'ить совсем, — говорила Вера Константиновна Гриценко. — Вы видали Палтову. Как к ней идёт её туалет. Она самая кг'асивая военная дама этого сезона.
— После вас, Вера Константиновна.
— Я не очень постаг'ела?
— Вера Константиновна, я не дамский кавалер, вы это знаете. Я не умею говорить комплименты, я говорю серьёзно.
— О, я знаю. Вы г'азбиг'аете каждую женщину, как лошадь.
— Старый кавалерист. И притом во мне цыганская кровь течёт.
— А когда же мы к цыганам?
— Когда хотите. Ваш муж против этого.
— О! Александр! Он никогда не пустит. Не находите вы, что Палтова немного слишком окг'ужена Измайловским полком?
— Это так понятно, её брат измайловец.
— А, Г'отбек! Какой он милый. И жена его такая душка. Почему не пг'игласили его сестег'? Они такие симпатичные.
— Вы ставите им смертный приговор.
— Нет, в самом деле. Г'отбек нашего полка. Что до того, что его отец в какой-то там тог'говой компании диг'ектог'ом? Г'азве мало тут всякой дг'я-ни приглашено.— Для этого созданы концертные балы и спектакли в Эрмитаже.
Кадриль кончилась. Танцевавшие парами, не танцевавшие беспорядочной толпой, толкаясь и шумя, под звуки марша устремились через залы запасной половины к ужину.
— Тимка, — кричал плотный казак своему ушедшему вперёд товарищу, — захвати место мне и Конькову.
— Ладно, все вместе, всем полком.
— И поближе.
— Господа, не толкайтесь, видите — дама.
— Извиняюсь.
Пестрецов с Самойловым подвигались в этой толпе.
— Ты говоришь мне о высокой дисциплине Русской армии, — говорил Самойлов, — но я её не вижу. Где она? Разве мыслимо что-либо подобное при дворе Микадо. Тебя, генерала, толкают офицеры, бегут жадной толпой. Вон смотри, кто-то, обгоняя, толкнул великую княжну Ольгу Александровну и не извинился. Что это такое?
— Жратва. Даровая жратва и пойло, — спокойно сказал Пестрецов.