Последние годы Дениса Давыдова
Шрифт:
— Не томи, ради бога! — не выдержал Давыдов. — За что Грибоедов арестован?
— Причина нынче одна. Подозревается в связях с бунтовщиками. Но держится молодцом, спокоен. И надежду питает оправдаться вскоре…
— А что с братом Алексеем Петровичем?
— Пока, слава богу, жив-здоров, на прежнем месте… Слухи эти всякие насчет ермоловских замыслов Александр Сергеевич отвергает.
— Но что же все-таки там произошло?
— Ну, всего-то Грибоедов не скажет… Дипломат! Но кое-что поведал… В корпусе на самом деле задержка с присягой произошла, несколько дней священника не
— Помилуй, что за причина! Да ведь в каждом полку священник есть и в каждом селении! — удивился Денис Васильевич.
— Алексей Петрович с отрядом в какой-то, видишь ли, станице дальней находился, там будто одни раскольники беспоповского толка проживают, — с легкой усмешкой сказал Дмитрий Никитич. И неожиданно тяжело вздохнул: — Дело-то, как Александр Сергеевич ни скрывает, по-моему, скверное. Вот на раскольников-беспоповцев и сваливают грех, следы заметают.
— Да, похоже на то… Но не будем гадать! Еще о чем с Грибоедовым говорили?
— Интересовался Александр Сергеевич всякими подробностями бунта, осведомлялся, кого взяли и кого еще не взяли, чтобы на допросах не проболтался… Картина ясная!
— Мне-то Ермолов ничего с Грибоедовым не передавал?
— Передавал. Я затем и заехал, чтоб сообщить… Советует тебе Алексей Петрович снова на военную службу определиться. И доводы приводит веские! Новый царь, наверное, не очень-то хорошего о тебе мнения… А время смутное! Своим же прошением о службе ты угодишь царю и мнение его изменишь. А там, как заваруха эта кончится, причины, чтоб снять опять мундир, найдутся… По-моему, маневр не плох!
Денис Васильевич, выслушав зятя, самодовольно улыбнулся:
— Вполне с тобой согласен. Именно посему, рассудив совершенно таким же образом, я уже подал рапорт…
— Да что ты! — удивился Бегичев. — А ведь я, признаться, полагал, тебя уговаривать придется… Скажешь, что о войне слуху-духу нет, а для мирных экзерциций не годен…
— Так-то оно так, — вздохнул Давыдов, — да не приходится церемониться, когда только о том думаешь, как бы в каземат не попасть… Вопрос: примут ли на службу-то? Не разгадают ли маневра?
— Примут, не сомневайся, — попробовал ободрить Бегичев. — Мне сказывали, что к подобным прошениям о возвращении на военную службу государь относится с особой благосклонностью.
— Причина-то для моего возвращения больно шаткая, — поморщился Давыдов. — Слишком известна неприязнь моя к фрунтомании и парадирству. А Николай Павлович, кроме развития этой отрасли военного искусства, как будто ничего и не обещает! На одной явной лести выезжаю… Называю педанта чрезвычайно сведущим в военном искусстве, выражаю готовность поддержать душой и саблей будущие его военные предприятия… Белыми нитками все шито!
— А я бы на твоем месте еще несколько письмишек с изъявлением верноподданнических чувств послал в разные места друзьям и знакомым, — подсказал Бегичев. — Письма-то наверняка в тайной полиции окажутся. Ежели запросят — они тебе там самую наилучшую рекомендацию дадут!
Денис Васильевич заметил с усмешкой:
— Метода не новая, Митенька. Пользуемся помаленьку. Риска, конечно, нет. Только не известно, кого более в заблуждение
Переданное императору Николаю Павловичу из тюрьмы письмо мятежника Владимира Штейнгеля было обстоятельно и достаточно достоверно.
«Сколько бы ни оказалось членов тайного общества или ведавших про оное, сколь бы многих по сему преследованию не лишили свободы, все еще остается гораздо множаишее число людей, разделяющих те же идеи и чувствования. Россия, которую я имел возможность видеть от Камчатки до Польши, от Петербурга до Астрахани, так уже просвещена, что лавочные сидельцы читают уже газеты, а в газетах пишут, что говорят в Париже в палате депутатов… Кто из молодых людей, несколько образованных, не читал и не увлекался сочинениями Рылеева, Пушкина, дышащими свободою? Кто не цитировал басни Дениса Давыдова «Голова и Ноги»?..»
Взгляд царя привычно задержался на фамилиях. Рылеев сидел в крепости. Пушкин в псковской своей деревне под строжайшим надзором. Дерзкие их сочинения императору более или менее были известны. Но… что это за басня Дениса Давыдова? Почему поставлена она в один ряд с произведениями, развращающими умы вольнолюбивыми бреднями?
Император знал, что имя поэта-партизана пользуется большой популярностью. В галерее Зимнего дворца среди портретов героев Отечественной войны двенадцатого года, написанных недавно знаменитым английским художником Toy, находился и портрет Дениса Давыдова. Император несколько раз останавливался перед ним и рассматривал. Добродушное круглое лицо. Залихватски приподнятые кончики холеных гусарских усов, открытый взгляд выпуклых, умных глаз. Нет, он никак не походил на бунтовщика! Да и в показаниях арестованных заговорщиков имя Дениса Давыдова до сей поры не всплывало. А что касается его гусарских стихов — в них решительно не было ничего предосудительного. Николай Павлович сам, бывало, не без удовольствия декламировал их в веселую минуту!
Необходимо произвести строжайшую проверку. Ведь среди «друзей четырнадцатого», как называл царь декабристов, оказалось немало таких лиц, кои были вне всяких подозрений.
Император взял со стола перо, чтоб сделать запись в памятную книжку, и тут же положил его обратно. Вспомнил, что письмо Штейнгеля передано Бенкендорфом, а вся корреспонденция, проходившая через руки любезного Александра Христофоровича, предварительно им прочитывалась и необходимые справки подготовлялись заранее.
Император нажал сонетку. Вошедшему адъютанту приказал отрывисто:
— Александра Христофоровича ко мне…
Бенкендорф, в гвардейском застегнутом на все пуговицы мундире с пышными эполетами и свисающими аксельбантами, позванивая шпорами и благоухая духами, появился в кабинете незамедлительно. Николай спросил:
— Тебе что-нибудь известно про басню Дениса Давыдова, упоминаемую в письме Штейнгеля?
Бенкендорф к такому вопросу был, видимо, хорошо подготовлен. Ответил сразу:
— Я имел возможность, ваше величество, ознакомиться с нею недавно по списку, найденному при обыске на юге у комиссионера Иванова…