Последние километры(Роман)

Дмитерко Любомир

В пивную не проникал с улицы ни грохот тягачей, ни звук аккордеонов. Все уличные эпизоды выглядели отсюда, будто кадры немого кино.

После рюмки и еды наступила усталость, клонило ко сну. И тут Сашко, словно бы уловив общее настроение, запел не своего бодрого «чубчика», а новую грустную:

Горит свечи огарочек, Гремит недальний бой, Налей, дружок, по чарочке, По нашей фронтовой…

В такие минуты не существовала суровой военной субординации. Старая пивная, которая слышала лишь сальные остроты

пьяных бошей, бравурные песенки кайзеровской солдатни, хвастливые выкрики нацистских молодчиков, наверное, впервые в жизни слушала задушевные слова мужественной грусти сурового, в те дни понятного осуждения:

Давно мы дома не были, Сражались на войне. В Германии, в Германии, — В проклятой стороне.

Зазвонил телефон. Платонов, оборвав песню, схватил трубку, откликнулся и шепотом сообщил:

— Будет говорить «Шестой».

— Командарм, — вырвалось у комбрига, хотя присутствующие и так знали условный номер командующего армией.

Офицеры сразу же подтянулись, прогоняя усталость и сонливость. Внимательно слушали, но по отрывистым ответам комбрига трудно было что-нибудь понять. Закончив разговор, Березовский объяснил суть дела так же лаконично, как отвечал «Шестому».

— Приказано к десяти ноль-ноль штурмом овладеть центральной казармой войск СС берлинского гарнизона. В казарме окопались головорезы, прикрывающие выход в район Бранденбургских ворот и рейхстага.

Лирическое настроение испарилось. Все понимали важность и трудность задачи. Быть может, и последней на этой войне.

— Полундина ко мне, — приказал комбриг ординарцу.

Через минуту комбат 1 получал по карте задание: пока другие подразделения будут штурмовать казарму, обойти ее по коридору, проложенному сквозь стены соседних зданий.

— Вот так, — ноготь рассек квартал пополам.

Тут же, по телефону, комбриг отдал приказ саперному взводу запастись толом и идти на операцию вместе с батальоном Полундина.

— Я тоже иду с вами, — сказал Полундину Иван Гаврилович.

По берлинским улицам мчатся тридцатьчетверки Полундина. Впереди с гвардейским знаменем — флагманский танк комбрига. Знамя держит, стоя на броне, старший лейтенант Горошко. Комбриг Березовский из открытого люка башни осматривает пылающие руины.

За танками — бронетранспортеры саперов и штабной виллис с замполитом Терпуговым и переводчицей Прокопчук. Осика устроился на броне Т-34 комбата Полундина. Никольский на бронетранспортере с саперами, Майстренко оставлен на КП для связи с Гринштрассе и тылами.

Передний край утопает в дыму и пыли. Повсюду пылало, тлело, дымилось, выедало глаза, но даже ближайший тыл не сравнишь с передовой. Там хоть как-нибудь можно дышать. Тут горит и дымит все, даже железо и камни.

Кто-то подрывал многоэтажное здание, кто-то подкапывался под другое, чтобы пробраться туда; кто-то гранатой выбивал дверь, а кто-то прыгал в окно. Но в этой безумной феерии взрывов, орудийных выстрелов, залпов «катюш», вое мин и трескотне пулеметов — всюду, всюду, всюду личная инициатива офицеров и бойцов согласовывалась с единым замыслом и планами командования.

Когда в этот спланированный хаос прибыли свежие силы, чтобы занять свое место и выполнить задание, от действующих батальонов Чижова, Бакулина, Осадчего мало что осталось.

Петр Бакулин свирепствовал:

— Гады! Воевать по-человечески не умеют. Залезли в щели и швыряют фаустами. Разве это война?

Он почернел с ног до головы: сапоги,

комбинезон, бинты на руках, лицо, шлем — все в копоти, в саже, в пыли. Бакулин сердился, но и радовался одновременно: пришла подмога.

Уже давно рассвело, хотя смену ночи и дня в этом мраке трудно было определить. До окончания срока, отведенного на выполнение задачи, осталось около трех часов. Эсэсовцы превратили свою центральную казарму в настоящую крепость. Все подступы к ней простреливались из огневых точек, расположенных в подвалах, на балконах, в дверях и окнах, на чердаке и на крыше. С обоих боков плотно прижались жилые кварталы, узкие улицы между ними и казармой забаррикадированы и заминированы. Взять казарму можно только обходным маневром, как и предусмотрел комбриг. Он повторил Полундину свое прежнее приказание:

— Пробить коридор через здание.

— Невозможно, товарищ комбриг, — возразил Полундин, — через дома невозможно.

— Почему? — спросил Березовский.

— Посмотрите.

Иван Гаврилович взглянул на здание и все понял: в окнах мелькали тени перепуганных людей.

— Кто эти люди? Откуда они здесь?

Осика уже собрал информацию.

— Это жильцы, товарищ комбриг. Им запрещено выселяться отсюда.

— Кто запретил?

— Комендант казармы.

— Живой заслон?

— Да.

— Сволочи! — ругался Бакулин.

За короткий миг нужно переосмыслить обстановку, окончательно решить, что делать. Взрывать дома с женщинами и детьми? Нет, отпадает. Эвакуировать мирное население… Куда? Под огонь эсэсовских пулеметов? Те не помилуют, будут стрелять. Да и времени нет. Посоветовавшись с Терпуговым, Никольским и комбатами, комбриг решился на единственно возможное: при помощи бога войны таранить казарму в лоб.

Командир артиллерии Журба за эти дни казался совсем миниатюрным, будто высох, стал ниже ростом. Однако энергии в нем не уменьшилось. Задачу понял: бить прямой наводкой главным образом болванками. Сделать пролом. Завершат дело танкисты и автоматчики.

Внешне ничто не изменилось. Ни грохот не усилился, ни дыму и копоти не стало больше. Артподготовка, штурм, прорыв, бой… К этому привыкли, это была работа. Тяжелая, кровавая работа. Прошло два, три, четыре часа. В полдень начало затихать. На месте казармы возвышался гигантский обгоревший скелет. Ни один эсэсовец не сдался.

С нашей стороны в бою пали:

девять танкистов;

тридцать автоматчиков;

гвардии старший лейтенант Горошко;

гвардии майор Бакулин.

Петр Бакулин не особенно надеялся, что в этой войне он выживет. Предчувствие, фатализм, малодушие? Нет, все что угодно, только не последнее! Скорее всего — простой расчет: со смертью невозможно играть без конца.

Все в его действиях было закономерным. Не закрыл люк, ибо в этом мраке через смотровые щели и оптику не увидел бы ничего. А он вел бой и отвечал за батальон. Снаряд разорвался на броне, танк лишь встряхнуло, он шел дальше, но комбат больше не подавал команды. Красная струйка на виске. Осколочек весом в несколько граммов. Меньше револьверной пули…

Яков Горошко, наоборот, надеялся выжить. Конечно, погибали и инструкторы политотделов, работники политуправлений, но за день-два до финала?.. Он уже планировал свою послевоенную жизнь. Но вот нужно было брать штурмом наиболее укрепленный сектор казармы. Эсэсовцы вели такой плотный огонь, что автоматчики не выдержали, залегли. Старший лейтенант держал в руках Знамя бригады. Ни секунды не колеблясь, он понес его вперед, повел бойцов за собой. Упал, скошенный автоматной очередью. Знамя из его рук подхватил командир отделения автоматчиков Иван Барских.