Последние поэты империи: Очерки литературных судеб
Шрифт:
Тюрьма живет вся мокрая внутри
В тюрьме не гаснут никогда, смотри!..
В тюрьме ни девок нет ни тишины
Зато какие здесь большие сны!
Тюрьма как мамка, матка горяча
Тюрьма родит. Натужная, кряхча
И изрыгает мокрый, мертвый плод
Тюрьма над нами сладостью поет!
«Ву-у-у-у! Сву-у-у-у! У-ааа!
Ты мой пацан, ты мой, а я мертва
На суд-допрос, на бледный Страшный суд
Тебя пацан. Вставай пацан, зов-уут!»
(«Саратовский централ», 2003)
Может быть, в слиянии со стихией народного бунта, как у Александра Блока и Владимира Маяковского, у поэта Эдуарда Лимонова проявляется его высшая поэтическая энергетика? Это тот высший предел эмоционального неблагополучия, который может пережить поэт, обретая самый высший хлеб поэзии.
2004. Внуково
Леонид Губанов в рубище великих слов
Русская керамика
Есть где-то земля, и я не боюсь ее имени,
есть где-то тюльпаны с моей головой и фамилией…
Есть где-то земля, пропитанная одышкой.
Сестра киселя, а душа — голубеющей льдышкой.
Есть где-то земля, пропитанная слезами,
где избы горят, где черные мысли слезают
напиться воды, а им подают лишь печали,
есть где-то земля, пропитанная молчаньем
Есть где-то земля, которую любят удары
и ржавые оспы, и грустные песни-удавы…
Есть где-то земля, пропахшая игом и потом,
всегда в синяках, царапинах и анекдотах.
На льняную юбку она нашивает обиды,
и только на юге ее украшенья разбиты.
Есть где-то земля, как швея, как голодная прачка,
день каждый ее — это камень во рту или взбучка.
Над нею смеются, когда поднимается качка.
Цари не целуют ее потемневшую ручку.
Есть где-то земля, как Цветаева ранняя, в мочках,
горят пастухи, и разводят костер кавалеры.
Есть где-то земля, как вино в замерзающих бочках —
стучится вино головою, оно заболело!
Есть где-то земля, что любые предательства сносит,
любые грехи в самом сердце безумно прощает.
Любые обиды и боли она переносит,
и смерти великих, как просеки — лес, ее навещают.
Есть где-то земля, и она одичала, привыкла,
чтоб лучших сынов застрелили, как будто бы в игры
играли, уволив лишь жалость, плохую актрису.
И передушили поклонников всех за кулисами.
Есть где-то земля, что ушла в кулачок даже кашлем,
и плачет она, и смеется в кустах можжевельника.
Есть где-то земля с такою печалью — нет краше.
Нельзя так сказать, помилуйте, может, не верите?
Есть где-то земля, и я не боюсь ее имени.
Есть где-то земля, и я не боюсь ее знамени,
последней любовницей в жизни моей, без фамилии,
она проскользнет, и кому-то настанет так завидно.
Есть где-то земля, и я не боюсь ее грусти.
От соли и перца бывает, однако, и сладко,
есть где-то земля, где меня рекламируют гуси,
летящие к Богу на бледно-любую лампадку.
И я сохраню ее почерк волшебно-хрустящий.
И я сохраню ее руки молочно-печальные,
на всех языках, с угольком посекундно гостящий.
Я знаю, я знаю — одна ты меня напечатаешь.