Последний день Славена. След Сокола. Книга вторая. Том второй
Шрифт:
– Что ты с ней так строго? – полушутя укорил Военег. – Её сейчас беречь надо…
– Дитё беречь надо… Согласен… А вот от неё след бы от самой беречься… – сухо ответил княжич, впрочем, не открывая воеводе нового О характере Велиборы знали в княжестве, наверное, даже смерды.
А Военег лучше других знал, на что способна его жена в своём стремлении к власти. И лучше других знал, на что она свою власть может употребить. ИА воевода, тоже хорошо знакомый с домашними отношениями в семье Вадимира, словом говоря одно, оставался доволен, что княжич начал ставить жену на место. Он сам бы с удовольствием подал Вадимиру такой же
Ждали приглашения к князю, и разговаривали.
Разговор, естественно, в первую очередь, зашёл о положении Славена.
Военега сильно беспокоило малое количество воев, оставшееся в городе. Княжич подробно обрисовал, как обстоят там дела. И даже приблизительный расклад дал – сколько за стенами словен, сколько против стен могут русы выставить. Рассказал о решении оставить часть малых крепостиц и острогов, чтобы усилить городскую дружину. В общем-то, положение продолжало оставаться серьёзным, но не слишком опасным. Не настолько опасным, чтобы рвать себе бороду в отчаянии… Сам воевода Первонег своё дело знал, полки в сечу за свою жизнь водил часто, и стенами прикрываться тоже умел искусно. В минувшие годы ни свеев, ни урман, жадных, и к богатой добыче рвущихся, в Славен не пустил. И положиться на воеводу можно было без опасения.
И Военег согласился:
– Стены крепки… Первонег за стенами отсидится. Не впервой ему… В Русе стенобитных машин нет, а тащить их из Бьярмии долго. И в поле на сечу воевода не выйдет, смекалки хватит…
– Опытен он… – кивнул Вадимир.
Потом, обговорив волнующие обеих темы, долго молчали в ожидании пробуждения Буривоя. Вадимир даже задремал, сидя на скамье, и прислонившись к стенке. После долгого пути в седле стенка, на которую опирается спина, создаёт ощущение возможности полностью расслабиться. Но положение всё равно остаётся неустойчивым, и Вадимир, засыпая, часто просыпался от ощущения того, что он падает. В действительности он только чуть пошатывался, но успевал, проснувшись, напрячь мышцы, и усидеть ровно.
Воевода Военег, несмотря на свой возраст, казался сделанным из хорошо калёного металла, и усталости не знал. Он тоже только недавно, вроде бы, покинул седло, хотя и успел какое-то время позволить себе отдохнуть. Этого ему, похоже, вполне хватило. И сейчас сидел, в ожидании пробуждения князя, прямо, и даже к стене не прислонялся, погруженный в какие-то свои думы.
В очередной раз Вадимир проснулся от постороннего звука. Открыл глаза как раз в тот момент, когда воевода Военег начал вставать, одновременно оборачиваясь в сторону двери. И сразу понял, что звук шёл из княжеской горницы. И дворовый человек, теперь уже другой, сменивший доглядывающего за князем в ночь, услышал звук, и, смешно косолапя, поспешил за дверь. Вышел через минуту:
– Идите, обоих, стало быть, зовёт…
В княжеской горнице было жарко натоплено, как любил то князь – это даже за порогом в холодные сени ощущалось, но сумрачно, должно быть, от плохо пропускающих солнечный свет бычьих пузырей, заменяющих стёкла. Только сейчас Вадимир сообразил, что на улице уже давно рассвело, и он, засыпая и просыпаясь, счёт времени совсем потерял, потому что окон в сенях, как известно, не бывает, и княжичу не на что было ориентироваться.
Поочерёдно шагнули за порог. Сначала княжич, потом воевода Военег.
Князь Буривой сидел на лавке за столом, лицом был тёмен, глазами красен, смотрел мрачно, хотя и пытался показать радость от прибытия сына. Но, должно быть, боль в теле мешала эту радость даже чувствовать искренне. И она же, конечно, помешала князю встать на ноги. Спальная скамья стояла тут же, рядом со столом, но застланная не перинами, а многими звериными шкурами, тоже, как Буривой любил. Так же он и укрывался медвежьей полостью.
– Здравия вам обоим… – приветствие отчего-то прозвучало почти, как невнятная ворчливая угроза. Или это сказался голос, со сна севший, да ещё болезнью надломленный, многократно и безвозвратно треснувший.
– Здравия тебе, батюшка, от меня и от всего Славена… – княжич ответил как можно мягче, но на это ему не потребовалось чрезмерных усилий. Он просто говорил так, как чувствовал. При всей суровости и частой несправедливости Буривоя, Вадимир всё же любил его, хотя с самого детства побаивался.
– Силы и здравия, княже, от меня и от моего полка… – по военному коротко и строго, с большим почтением сказал воевода.
Буривой прокашлялся, горло прочищая. Сам почувствовал, что говорит не как следовало бы говорить грозному воину, военачальнику и владетельному князю.
– Быстро же добрался, сынок… – но и теперь в словах Буривоя, обращённых к Вадимиру, было так мало знакомых ноток, так неузнаваем был ломающийся слабый голос, что княжичу в первый момент показалось, что это вовсе и не отец говорит, а кто-то невидимый, за его широкой спиной прячущийся. И только отдельные – лишь отдельные! – нотки властности оставались прежними, подкармливаемые всегдашней неукротимостью княжеского духа. – Как добрались? Без ненастья в погоде и в людях?..
– Добро добрались, батюшка, – Вадимир постарался говорить мягче даже, чем он говорил обычно, такое сильное впечатление произвёл на него сломленный болью отец. – Торопились, как ты и велел, коней не жалели, мороза с ветром не пугались…
– Садись тогда. Если и есть в ногах правда, то она не наша… – теперь Буривой оттаял совсем. То ли окончательно проснулся, то ли боль на какое-то время отпустила. – И ты воевода, садись тоже. Я тебя специально звал, чтоб с Вадимиром вместе находился, поскольку ты его наставником с детских лет был, тебе, стало быть, и помогать ему, когда нам всем худо… А о здоровье вы, ни тот, ни другой, меня, стало быть, и не спрашиваете?..
Последняя фраза прорвалась вдруг, и почувствовалась в ней капризная обида, но сам же Буривой, видя, в какое смущение ввёл и сына и воеводу, себе больше, чем им, ответил:
– И правильно… Что ж тут спрашивать… И так всё ясно и видно… Не Буривой я уже… Только тень его бессильная осталась на этой скамье, сидит, думает незнамо о чём, изредка говорит, да не всегда впопад… А самого Буривоя уже нет. Нет его больше…
Он выпил что-то из берестяной кружки.
– От Гостомысла вестей нет?
Вадимир и ответить не успел, как дверь отворилась без стука, и вошла Велибора. Тихо вошла, бочком, но тут же поклонилась так низко, насколько ей живот позволил, и к Буривою устремилась, чтобы обнять. Но тот остановил её стремление к проявлению любви вялым жестом – ладонь вперёд выставил, и на сына коротко успел глянуть. И будто бы ситуацию прочитал.