Шрифт:
День подходил к концу, на детской площадке возилась ребятня. Их мамаши, смеясь и разгрызая еще теплые жареные семечки, перемывали кости мужьям, отдыхавшим от напряженной работы за вечерней стопкой. Солнце виновато пряталось за горизонт, розовыми бликами оттеняя набегавшие облака, так похожие на перья причудливой белой птицы.
Эту почти идиллическую картину нарушил весьма странного вида мужчина, вышедший во двор из единственного подъезда. На дворе был уже почти июнь, но мужчина был одет в зимнее кашемировое пальто пронзительно-черного цвета. Когда-то это пальто, наверное, было дорогим, но сейчас являло собой лишь выцветшую тень былой роскоши, блестя на солнце залоснившимися боками и кое-где побитое молью. Мужчина был худ, страшно худ. Даже его легкая трехдневная небритость не могла скрыть ввалившихся щек. Он давно не выходил на улицу, и даже вечерний свет слепил его.
Едва он сделал шаг, как беззаботное выражение лица мамаш с площадки сменилось взглядом, наполненным тревоги. Кто он, этот человек? Что ему нужно в их дворе? Почему он одет в пальто? Наверное, это маньяк или эксгибиционист, который ходит вечером по улице и пугает прохожих. Быстро хватая за руки детей, мамаши, торопясь, потянулись к выходу.
Мужчина не заметил, какой фурор произвел на окружающих его людей. Он вышел погулять. Что-то говорило ему, что сегодня – его последний день, и он хотел прожить его настолько хорошо, насколько мог.
Никому и ничему не позволял он нарушить свой покой – ни строителям, громившим под евроремонт стены соседней квартиры, ни даже пакету с громким названием, лежавшим в его одиноком коридоре. Конверт пришел сегодня. Он почти точно знал, что в нем, поэтому-то и не хотел открывать. Пусть вестника беды откроют завтра, кому бы он ни достался. Сегодня – его день, и он таким останется навсегда.
Мужчина шел по улице, вызывая содрогание прохожих. Наверное, он производил впечатление очень голодного человека, бессильного даже против теплого летнего ветерка. Стоило ему остановиться и мечтательно окинуть взглядом парк, как к нему тут же подошла сгорбленная старушка и суетливо сунула в руку батон хлеба. «Поешь, сынок. Поди, денег-то у тебя совсем нет».
Денег у него и правда почти не осталось, но какое это сейчас имело значение. Это раньше, лет десять назад, он, потеряв работу, считал, что жизнь его закончилась. Нет, угодно было Богу, что закончится она не тогда. И даже не тогда, когда его предал лучший друг, отбив красавицу-жену. И тем более не тогда, когда у него угнали сверкавший лакированными боками новенький Фольксваген.
Конец ознакомительного фрагмента.