Последний идол (сборник)
Шрифт:
— Работают люди.
— Кого ты имеешь в виду?
— Того, кто все это организовал. Там и в газетах целая компания против Коваленко прошла… Подпольный миллионер под личиной скромного советского служащего! Только так.
Ольгин сложил руки за головой, задумчиво поглядел в потолок.
— А ты у него был дома? У этого Коваленко?
— Был. Специально зашел посмотреть, как он живет.
— Ну и?
— Обычная однокомнатная хрущоба с сидячей ванной, совмещенной с туалетом. Ремонта там не было много лет. Ужинали они при мне — ели картошку с подсолнечным маслом и черные грузди домашней засолки. Кстати, он сказал, что единственное, что его не волновало в следственном изоляторе, это еда. Котловое питание на 34 копейки в сутки его вполне устраивало, потому как привык к самой простой еде. Курит он «Приму» без фильтра, дешевле не придумаешь…
— А жена его «декабристка»?
— По-моему, больше всего она хотела бы от этой коллекции избавиться. Ей ведь тоже досталось, пока он сидел… К тому же им до сих пор звонят по телефону с угрозами. Думаю, после вчерашней передачи звонков прибавится…
— Ну, положим, все так… И что ты обо всем этом думаешь?
— Пока все складывается так. Старший оперуполномоченный Шипулин узнает, что скромный советский служащий является обладателем миллионной коллекции. Прямо в отделе он пишет на машинке поддельную анонимку и начинает разрабатывать Коваленко. Другие опера могут и не знать, работают по привычной схеме — есть подозреваемый, нужно доказать, что есть преступление. Но на Коваленко ничего нет, тогда Шипулин решает, что надо преступление создать. Один из его агентов, вооружившись поддельным паспортом на имя Томулиса, заманивает Коваленко — предлагает китайский нефрит в обмен на эмаль. Коваленко бросается ее искать. За ним следят. Он выходит на Ядринцева, покупает у него эмаль. Но лже-Томулис отказывается от обмена, говорит, что ему нужны деньги. Коваленко хочет вернуть эмаль Ядринцеву, но того уже предупредили, что возвращать деньги не надо. Потом на Коваленко выводят Петровского, который покупает у него эмаль… Остается допросить Петровского и Ядринцева. Причем Ядринцев должен в два раза занизить цену, по которой он эмаль продал… Ну, а дальше начинается самое интересное…
— Изъятие?
— Да какое! Ночью приезжают на частных машинах, коллекцию сваливают в картонные ящики из-под чешского пива.
— А санкция прокурора на обыск?
— А им не нужно — у них, сам понимаешь, неотложный случай, когда имеют право на выемку при условии последующего сообщения прокурору.
— Но все равно потом нужно сообщить об этом прокурору, и сообщение с резолюцией прокурора должно быть приобщено к делу.
— Должно, но сообщение есть, а резолюции нет… И как-то никто не обратил на это внимание. Причем обыск производится фактически без понятых — вместо них дружинники, которых регулярно задействовали и при других обысках… А знаешь, как описано в протоколах то, что изымалось из квартиры Коваленко?
Владимиров саркастически усмехнулся.
— «14 коробок с изделиями… Коробки синего цвета размером 36x24 см, 1 коробка красного цвета размером 33x17 см, 1 черная коробка 33x17 см… Ну и так далее. Коробки стоимостью два рубля описаны подробно, а что за камни в этих коробках и сколько их — об этом ничего!.. Отдельно почему-то указаны шариковая ручка и вилка…
— Ну, чтобы была видимость дотошной работы.
— При этом, когда Шипулин, например, изымал финифть, которую купил, а потом продал Коваленко, он честь по чести заполнил протокол, указал точные размеры и сюжет каждой иконы на эмали…
— Ну, понятно, это нужно для того, чтобы посадить Коваленко.
— Естественно. А ящики с богатствами Коваленко оказываются в их полном распоряжении. Пока тот в тюрьме, выбирай, что хочешь, притом не торопясь, и продавай… Тот же янтарь, инклюзы можно подменить какой-нибудь дешевкой… Большой кристалл изумруда и бирманский рубин цвета «голубиной крови» доставшийся Коваленко еще от деда, какими-нибудь стекляшками.
— Лихо.
— Слишком даже.
— В смысле?
— Слишком лихо для того же Шипулина. Он мужик, конечно, верченый, ловкий, но, похоже, кто-то ему это дело заказал, кто-то всю эту операцию придумал и исполнителей отыскал… Ну что, Шипулин будет сам камнями и инклюзами торговать? Где? И потом тут выход за границу нужен — там настоящие деньги дадут. К тому же все эти статьи в газетах, телепередача вчерашняя… Нет, тут другой масштаб нужен. Тут, брат, размах, тут выходы в иные сферы…
— И что же ты будешь делать?
— А что тут делать — раскручивать веревочку дальше, ну и… Шипулина колоть. Пусть скажет, кто ему заказал Коваленко.
Помолчали, оба понимали, что задача это не простая. Тишину прервал звонок телефона. Ольгин взял трубку.
— Да, у меня… А что случилось?.. Понятно…
Он положил трубку, аккуратно, одним пальцем потер лоб. Владимиров, понявший, что искали его, вздохнул:
— Что еще?
— Звонили из Ленинграда. Ночью в камере повесился Шипулин…
Владимиров прикусил нижнюю губу.
— Повесился или повесили?
— А вот поедешь и разберешься, — развел руками Ольгин.
— Да что там разбираться! Такие, как он, сами не вешаются.
— Все равно разобраться надо.
Созерцание зеленого дракона
Но разбираться со смертью подследственного Шипулина самому Владимирову не пришлось. В тот же день он был включен в группу следователей, выезжавших в одну из горячих точек на юге страны, где шла самая настоящая гражданская война. А ленинградское дело передали другому следователю.
На юге группа застряла надолго, хотя разобраться в кровавой мясорубке было невозможно. А тем более, восстановить там законный порядок. Однажды вечером неимоверно уставший Владимиров включил в гостинице телевизор, чтобы посмотреть новости из Москвы, и вдруг увидел на экране Коваленко. Он рассказывал о своей коллекции янтаря, о том, какими трудами она собиралась. А потом на экране возникли другие узнаваемые лица — жена президента СССР, знаменитый академик, заместитель Генерального прокурора, Ольгин… Диктор торжественным голосом поведал, что ленинградский коллекционер, которому прокуратура помогла вернуть и сохранить уникальные ценности из янтаря, передает их в дар Советскому фонду культуры. Владимиров смотрел на знакомые инклюзы, а за окном вдруг полоснули автоматные очереди…
Вернувшись в Москву, Владимиров с головой ушел в новые дела, одно заковыристее и необычнее другого, и о деле Коваленко он уже не вспоминал редко. Государство, в котором он жил, тряслось и трещало по швам, а потом рухнуло на глазах изумленного мира — такая страна обрушилась не в результате войны или глобальной катастрофы, а просто сама собой, не разобравшись в самой себе.
Новая жизнь не была Владимирову по нраву. Он никак не мог в нее вписаться и понять, что происходит. И надолго ли все это… Однако надо было жить, кормить семью и, поколебавшись какоето время, вскоре после бойни в центре Москвы, когда танки расстреливали парламент, а люди смотрели на это убийство просто как зрители, он из прокуратуры ушел. Перешел на другую сторону баррикад — стал адвокатом. В новой стране шли смертные бои за собственность и денежные потоки, так что работы хватало. Старые связи помогали, и постепенно он оброс солидной клиентурой.
Как-то один из солидных клиентов попросил помочь с деликатным делом — разделом наследства между ним и родной сестрой — уж очень его не любившей. Клиент был родом из Ленинграда, но уже несколько лет жил в Москве. В городе же на Неве, теперь называвшемся Санкт-Петербург, жил его отец, оставивший после себя обширное наследство. Впрочем, относительно денег и акций покойник оставил четкое завещание, а вот относительно коллекции антиквариата и драгоценных камней почему-то распорядиться не успел.