Последний козырь Президента
Шрифт:
– И террористы тоже, – кивнул я.
– Ты, Васенька, так обо всём этом говоришь, словно сам в «ментовке» работал.
– В милиции я не работал, – честно признался я. – Но об этом много читал в книжках про шпионов.
Это тоже было правдой. За время учёбы в Высшей школе ФСБ я прочёл массу специальной литературы по ведению и организации оперативно-розыскной деятельности.
– Мне, конечно, бояться милиции не стоит. Сама понимаешь: человек я положительный, законопослушный, и ни в чем предосудительном замешан не был, но бережёного бог бережёт,
– Уже! – тихо произнесла Аделина и от досады закусила губу. – Уже попросила, а я, дурочка, на её обещание повелась.
– И что же она тебя попросила? – спросил я, холодея от недоброго предчувствия.
– Понимаешь, Васенька, она мне на тебя погадать обещала. Ну, в смысле сойдёмся мы с тобой или мне дальше свой бабий век одной куковать. «Принеси, говорит, мне, Аделина, стакан, из которого он пил!» Ну, я и принесла. Аккуратно так упаковала в полиэтиленовый пакет, как Тонька велела, и принесла.
В этот самый момент я вдруг явственно услышал голос Ядвиги:
«Думаешь, что в тень ушёл, а по жизни стоишь ты на самом солнцепёке»!
– И когда это было? – сквозь зубы спросил я свою бестолковую сожительницу.
– Так дня через три, как ты у меня поселился, у меня с Тонькой о тебе разговор вышел. А на следующую смену я ей стакан и отнесла.
Значит, в милиции мои отпечатки пальцев со стакана уже «пробили», и выяснили, что подполковник ФСБ Каледин живее всех живых, о чём не преминули сообщить моему начальству. Значит, всё это время Баринов терпеливо ждал, пока я не потерплю фиаско и не вернусь с повинной в родные пенаты!
– И что же с нами, Васенька, после этого будет? – тоскливо заныла Аделина, догадавшись, что совершила в своей жизни очередную глупость.
– Будет то, что тебе твоя напарница нагадала: куковать тебе остаток жизни может, одной, может, вдвоём, но точно без меня, – зло процедил я сквозь зубы, и пошёл собирать походный баул.
Пока я торопливо бросал в баул вещи, в спину мне неслось тоненькое слёзное завывание, которое с каждой минутой крепло и повышало тональность, пока не перешло в громогласный плач с причитаниями.
«Талантливо рыдает, – мелькнула мысль. – Как по покойнику!»
На улице я достал сотовый телефон и позвонил в приёмную к Баринову. Мне ответил дежурный офицер.
– Прошу Вас соединить меня с генерал-лейтенантом Бариновым, – произнёс я казённым голосом.
– Кто его спрашивает? – поинтересовался дежурный равнодушно-вежливым тоном.
– Полковник Каледин.
– Прошу подождать.
Ждать пришлось не больше минуты.
– Полковник! – раздался в трубке хорошо знакомый скрипучий голос моего начальника. – Срочно приезжайте ко мне! Я думаю, нам с Вами есть о чём побеседовать.
Я ещё с минуту слушал в трубке тревожные короткие гудки, потом глубоко вздохнул и направился к ближайшей станции метро. На душе было муторно и немножко страшно. Я понимал, что ничего хорошего предстоящая встреча с начальством мне не сулит. Когда я задумывал свою операцию прикрытия, которая на деле оказалась чистейшей авантюрой, то намеревался вернуться в родную «контору» если не победителем, то хотя бы с хорошей дозой оперативной информацией по Таненбауму. Сейчас же я возвращаюсь подобно блудному сыну: неухоженный, с опущенными плечами и с показным покаянием на лице. Только, в отличие от библейского персонажа, рассчитывать на прощение строгого родителя не приходится.
«Интересно, что предпримет Баринов? – мелькнула в голове шальная мысль. – Объявит о неполном служебном несоответствии или понизит в звании? Эх, недолго пришлось красоваться полковничьими звёздами!»
Когда я входил в метрополитен, в голове почему-то крутилась строчка из некогда популярной песни. «Полковнику никто не пишет!» – напевал тихонько я, пробираясь через толпу потенциальных пассажиров к вагону метро. Народ к концу рабочего дня от усталости стал менее учтив, поэтому без всякого стеснения пинал меня и мой походный баул коленками.
– Полковника никто не любит! – бормотал я, яростно работая в ответ локтями. Наконец удалось протиснуться в вагон, я с облегчением вздохнул и пристроил баул возле торца сиденья, около самой двери.
Ехать предстояло минут двадцать, поэтому чтобы скоротать время, я стал играть в свою любимую игру, которую ещё в курсантские годы в шутку назвал «Ху есть Ху». Суть её состояла в том чтобы, выбрав объект для наблюдения и используя дедуктивный метод знаменитого сыщика, а также полученные в высшей школе ФСБ знания, попытаться определить с достаточной долей вероятности профессию, образование, привычки и социальное положение незнакомого человека.
Моё внимание привлекла девушка примерно 20–25 лет. Незнакомка находилась довольно близко от меня, поэтому, несмотря на то, что вагон был забит под завязку, я смог её хорошенько рассмотреть. Девушку можно было назвать симпатичной, если бы не её нос. Это был не маленький аккуратный носик московской ветреницы, это был нос, который имел заметную в районе переносицы горбинку и слегка нависал над верхней губой. В этот момент я вдруг понял, чем именно привлекла меня девушка. Меня зацепило едва заметное несоответствие созданного ею образа. Модно одетая крашеная блондинка имела типичные черты уроженки Кавказа.
Приглядевшись, я понял, что на голове девушки надет парик. Это, конечно, сугубо личное дело – носить парик или выставлять напоказ свои волосы, но что-то раньше я за «лицами кавказкой национальности» такой причуды не замечал. И макияж: он был слишком ярким. Девушка, воспитанная в строгости, а по-другому в кавказских семьях девочек не воспитывают, вряд ли с таким макияжем показалась бы на людях. Значит, её заставили ярко накраситься, надеть парик, и в таком виде выйти в город.
Спрашивается: зачем? Возможно, чтобы избежать встреч с московской милицией, возможно у неё нет регистрации, возможно…