Последний легион
Шрифт:
Орест мгновенно схватил меч, висевший на стене рядом с доспехами, и закричал:
— Быстро, вооружайтесь! На нас напали! Амброзии, уведи мальчика и его мать, спрячь их в дровяном сарае! И не выходите оттуда ни при каких обстоятельствах, пока я сам за вами не приду! Быстрее, быстрее!
Теперь уже все отчетливо слышали шум схватки, начавшейся у ворот и вдоль всей линии укреплений, окружавших виллу. Ворота явно готовы были упасть под напором атакующих. А когда защитники дома бросились на окружавшую виллу стену в надежде отбить атаку, десятки штурмовых лестниц поднялись над верхним краем стены, сотни воинов бросились по ним со всех сторон, и воздух наполнился их дикими криками. Ворота треснули под ударами тарана, и гигантский
— Вульфила! Предатель! Мерзавец!..
Амброзин сумел-таки добраться до дровяного сарая, волоча за собой дрожащего, перепуганного мальчика, — но в царившей вокруг суматохе воспитатель не заметил, что Флавия Серена куда-то подевалась. А потом Ромул смог через щель в двери наблюдать за разворачивающейся трагедией. Он видел, как гости его отца один за другим падали на землю, заливаясь собственной кровью. Он видел и отца, с храбростью отчаяния набросившегося на отвратительного гиганта: Орест был ранен, упал на колени, но снова поднялся, по-прежнему держа в руке меч, и сражался до тех пор, пока силы не покинули его окончательно. Лишь тогда он упал. Ресницы мальчика дрожали, разрезая картину на тысячи кусочков и навсегда впечатывая каждый кусочек в его память. Ромул слышал крик матери: «Нет! Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!», и Амброзин тут же выбежал наружу, чтобы защитить Флавию. А она кричала от ужаса, царапая себе лицо ногтями, когда упала на колени рядом с умирающим мужем. Ромул предпочел бы погибнуть вместе с родителями, нежели остаться в одиночестве в этом диком, безумном мире! Мальчик задохнулся, когда гигантский воин-варвар обмакнул руку в кровь его отца и начертил на собственном лбу красную линию. Ромул помчался туда, где упал отцовский меч: он сам будет сражаться, он уничтожит этого мерзкого врага!
Амброзин, двигаясь легко и стремительно, умудрился незамеченным проскочить под дождем дротиков, между людьми, отчаянно сцепившимися друг с другом, и очутился между мальчиком и мечом варвара, который как раз вознамерился срубить голову юному императору; но удар остановил сам Вульфила, рявкнувший на солдата:
— Идиот! Ты что, не видишь? Ты не знаешь, кто это?!
Солдат смущенно опустил меч.
— Забери всех троих, — приказал Вульфила — Женщину тоже. Мы их возьмем с собой. В Равенну.
Битва уже закончилась. Защитников виллы было слишком мало, и они один за другим сложили оружие. Кое-кто из гостей сумел сбежать через окна и исчезнуть в темноте, кто-то спрятался в помещениях для слуг, под кроватями или в кладовых, или же среди садового инвентаря в сараях, — но большинство было безжалостно убито во время яростной атаки. Даже музыканты, приглашенные ради услаждения слуха собравшихся нежными мелодиями, были мертвы и лежали с открытыми глазами, по-прежнему сжимая в руках свои инструменты. Женщин насиловали снова и снова, заставляя их отцов и мужей смотреть на этот ужас, а потом перерезали им горло, словно весенним ягнятам…
Статуи в саду были сброшены с пьедесталов, цветы и кусты вырваны с корнем и растоптаны, фонтаны и бассейны наполнились кровью. Кровь залила полы и забрызгала расписанные фресками стены, а варвары заканчивали свое дело, вынося из дома все ценное, что только сумели найти: канделябры, мебель, драгоценные вазы. Те, кому не досталось предметов обстановки, бесцеремонно обшаривали трупы или выковыривали самоцветы из мозаики перепачканного пола Бессвязные крики тех, кто успел напиться допьяна, сливались с треском пламени, уже начавшего пожирать несчастный дом.
Троих пленников бесцеремонно выволокли за ворота и швырнули в повозку, запряженную парой мулов. Вульфила закричал:
— Уходим! Быстро, кому говорят, убираемся отсюда, у нас впереди долгий путь!
Его люди неохотно, с ворчанием покинули опустошенную виллу и один за другим взгромоздились на коней; отряд поскакал следом за повозкой, охраняемой небольшой группой варваров. Ромул безмолвно рыдал в темноте, свернувшись в объятиях матери. Меньше чем за час его судьба безвозвратно изменилась; с императорских высот он пал в бездонные глубины отчаяния. Отца убили прямо на его глазах, а сам он очутился в плену у этих бездушных тварей, полностью в их власти… Амброзин сидел позади, ошеломленный, молчаливый. Он обернулся, чтобы посмотреть на большой деревенский дом, охваченный огнем. Клубы дыма и языки пламени вздымались к небу, зловещее зарево скрыло горизонт. Амброзин только и успел взять с собой, убегая в сарай, что маленькую сумку, ту самую, которую привез с собой из Италии так много лет назад, да одну из многих тысяч книг библиотеки — это были великолепно иллюстрированные «Энеиды», подаренные Ромулу сенаторами. Пальцы воспитателя коснулись кожаного переплета томика, и он подумал, что судьба, в конце концов, оказалась не так уж и жестока, раз позволила ему остаться в компании со стихами великого Вергилия. Возможно, это было даже своего рода пророчество.
Аврелий во время своей бешеной ночной гонки миновал множество дорожных постов. Одоакр поставил своих людей на мостах и перевалах, и взводы варваров из имперской армии патрулировали все главные магистрали, так что Аврелию не раз пришлось съезжать с дороги. Он обнаружил, что ничуть не страшится двигаться по почти непроходимым горным тропам и переходить вброд ручьи, угрожающе разлившиеся после осенних дождей. Когда же он начал спуск в долину, то оказалось, что его конь окончательно выбился из сил. Если бы Аврелий в очередной раз дал лошади шпоры, благородное животное, скорее всего, просто пало бы; конь и без того уже был покрыт пеной и мылом, дыхание у него стало коротким, поверхностным, зрачки расширились от усталости.
Однако удача была на стороне Аврелия, и он уже видел вдали силуэт знакомого здания; это была почта на виа Фламиния, явно неповрежденная и открытая.
Когда Аврелий приблизился к ней, он услышал поскрипывание вывески, болтавшейся на железном штыре, вбитом в наружную стену. Вывеска сильно заржавела, однако на ней все еще можно было различить изображение сандалового дерева и фразу, начертанную красивыми крупными буквами: «MANSIO AD SANDALUM HERCULIS». На мильном камне, лежавшем перед строением, значилось: м. п. XXII, двадцать две мили до следующей почтовой станции. Если она до сих пор уцелела.
Аврелий соскочил с седла и вошел в дом, задыхаясь. Почтмейстер дремал, сидя на своем стуле, и несколько курьеров или клиентов лежали на полу, завернувшись в свои плащи, погруженные в глубокий сон. Аврелий разбудил почтмейстера.
— Имперская служба, — сказал он. — По делу чрезвычайной государственной важности и весьма срочному. Это может оказаться вопросом жизни и смерти для многих людей. Мой конь снаружи, но он совершенно истощен. Мне нужна свежая лошадь, сейчас же, немедленно.
Почтмейстер, наконец, окончательно стряхнул с себя сон, широко открыл глаза, уставился на стоявшего перед ним солдата и понял, что тот говорит чистую правду. Лицо Аврелия осунулось и вытянулось от напряжения и усталости.
— Идем со мной, — сказал он молодому человеку, вставая и попутно протягивая Аврелию кусок хлеба и фляжку вина.
Они прошли к задней двери, спустились к конюшне. Почтмейстер видел, что солдат явно скакал всю ночь, не останавливаясь даже для того, чтобы перекусить. Конюшня была почти пуста, лишь три или четыре лошади стояли в ней, едва видимые в тусклом свете. Почтмейстер поднял фонарь, чтобы солдат мог получше рассмотреть животных.
— Возьми вот этого, — сказал он, показывая на крепкого коня с блестящей черной шкурой. — Отличный скакун. Его зовут Юба. Его хозяином был важный офицер, но он так и не вернулся сюда, чтобы забрать коня.