Последний легион
Шрифт:
— Ну, дьявол! Если подумать, мы отделались гораздо легче.
— Пока — да, — сказал Аврелий.
— Да уж, точно. Пока, — согласился Ватрен.
В сотне футов позади Аврелия и двух его спутников тащился мул, на спине которого сидели старик и мальчик.
— Ты действительно думаешь, что они хотят отправить меня в Константинополь? — спросил Ромул.
— Боюсь, хотят, — ответил Амброзин. — Вообще-то я совершенно уверен. Ливия не стала ведь отрицать этого, когда я задал вопрос. Полагаю, ее молчание можно считать подтверждением моей догадки.
— И что, все действительно так ужасно?
Амброзин не знал, что ответить на такой вопрос.
— Скажи, — настаивал мальчик. — Я имею право знать, что меня ожидает.
— На самом деле я ничего не знаю, — заговорил, наконец, старый наставник. — Все, что я могу, — это предполагать. Ясно лишь одно: кто-то послал Ливию, чтобы увезти тебя с Капри. Участие в этом Аврелия сначала ввело меня в заблуждение, поскольку я знал, что он однажды уже пытался вызволить тебя, в Равенне. Казалось вполне разумным, что он решил повторить свою попытку. Но тот факт, что он взял с собой женщину, поразил меня, поскольку это выглядело очень странно. Конечно, она могла быть его возлюбленной; многие солдаты имеют подруг, на которых женятся, как только выходят в отставку. Но я ошибся; скоро стало понятно, что командует всем именно она, и деньги, которые были предложены всем за выполнение задачи, тоже исходят из ее рук.
— Тогда ты сказал правду… ну, что они сделали все это просто ради денег.
— Даже если это и, правда, мы все равно должны быть благодарны им всем. Аврелий прав: никто не станет вот так рисковать своей жизнью из-за одних только денег, но деньги, безусловно, сыграли свою роль. Нет ничего плохого в том, что людям хочется изменить свою жизнь, а все эти мужчины остались без руля и ветрил, они лишились армии, в которой могли бы служить, у них нет даже родного дома, куда можно было бы вернуться.
— Тогда почему ты говорил все это? Что может со мной случиться, если меня увезут в Константинополь?
— Скорее всего, ничего не случится. Ты будешь жить, окруженный роскошью. Но ты все равно останешься западным императором, а это само по себе подвергает тебя немалому риску. Кто-нибудь может захотеть использовать тебя против кого-то другого, как фишку в настольной игре, — или как пешку, например… ну, а пешками всегда с готовностью жертвуют, если игроку приходит на ум ход получше. В любом случае пострадаешь именно ты. Константинополь — продажная столица
— Тогда они там не лучше варваров.
— Все в этом мире имеет свою цену, сынок. Если люди достигают высокого уровня цивилизованности, то с этим обязательно будет связан и определенный уровень коррупции, продажности. Я не стал бы утверждать, что варвары продажны по своей природе; просто пройдет еще очень много времени, пока они удовлетворят свою страсть к наживе. А потом их вкусы начнут развиваться, их потянет к по-настоящему красивой одежде, изысканной пище, духам, красивым женщинам, роскошным домам. А все это требует денег, больших денег, — и эти деньги едва ли можно раздобыть честным путем. Помни: как не существует цивилизации без некоторых элементов варварства, так не существует и варварства без некоторых признаков цивилизованности. Ты понимаешь, о чем я?
— Да, думаю, понимаю. В каком мире мы живем, Амброзии?
— Это наилучший из возможных миров. Или наихудший. Все зависит от того, как ты на него посмотришь. Но, так или иначе, я всегда предпочту цивилизацию варварству.
— Но тогда что означает эта самая цивилизация?
— Цивилизация означает законы, развитые политические институты, гарантию прав. Она означает развитие ремесел и торговли, строительство дорог и систем связи, она означает ритуалы и церемонии, и разного рода торжественные обряды. Она означает науку — но также и искусство. Великое искусство! Литература и поэзия, подобные поэзии Вергилия, которого мы с тобой так много раз читали вместе. Искусство есть опыт духовного развития, это переживание, которое роднит человека с самим Богом. А люди нецивилизованные слишком похожи на животных. Ты ведь это и сам видел, так? Будучи сыном цивилизованного народа, ты приобрел особую гордость, гордость осознания того, что ты принадлежишь к некоему целому… а выше этого человек вообще не может подняться.
— Но наш… я хочу сказать — наша цивилизация… она ведь умирает, разве не так?
— Да, — ответил Амброзин и погрузился в долгое молчание.
ГЛАВА 7
— Он прекрасен, правда?
Аврелий вздрогнул всем телом. Ромул напугал его, выйдя сзади из темноты, когда римлянин в свете костра зачарованно рассматривал меч, поворачивая его так и эдак. Отблески огня на голубоватой стали лезвия переливались множеством цветов, как хвост павлина.
— Извини, — сказал Аврелий, протягивая меч мальчику. — Я забыл сразу вернуть его тебе. Он твой.
— Оставь его пока у себя. Ты гораздо лучше с ним управляешься.
Аврелий снова пристально посмотрел на меч.
— В это просто поверить невозможно. После всего того, что он сделал… сколько и по каким предметам нанес ударов — на нем нет ни царапинки, ни тем более трещины. Воистину он похож на меч богов!
— Ну, в общем, он таков и есть, в определенном смысле. Этот меч принадлежал Юлию Цезарю. Ты рассмотрел надпись?
Аврелий кивнул и осторожно провел кончиком пальца по цепочке букв, выгравированных в едва заметной бороздке в середине лезвия.
— Да, рассмотрел, и не мог поверить собственным глазам. И, тем не менее, от этого оружия исходит некая таинственная сила, которую нельзя объяснить так просто… она проникает под твою кожу, в твои пальцы, в руки, достигает сердца…
— Амброзин говорит, что этот меч выковало племя калибанов из Анатолии, но не из простого железа, а из небесного, из метеора, упавшего на землю. А закалили меч в крови льва.
— А рукоятка! У боевых мечей никогда не бывает таких рукояток, это делают только для мечей церемониальных. Смотри, шея орла ложится в твою руку и словно прирастает к ладони… и ты можешь вращать меч, вытянув руку во всю длину…
— Это страшное орудие смерти, — сказал Ромул, — и создали его для великого завоевателя. Ты — воин; вполне естественно, что он тебя так привлекает. — Мальчик оглянулся и посмотрел туда, где его старый наставник хлопотливо раскладывал и проверял свое имущество. — Видишь Амброзина? Он человек науки, и для него главное — сберечь инструменты его собственного искусства. Они промокли, когда мы нырнули под воду в том гроте. Его порошки, его травы… и еще экземпляр «Энеиды». Его мне подарили в тот день, когда меня приветствовал Сенат.