Последний мятеж
Шрифт:
– Эй, ты! Как тя? Варук, что ли? Со мной пошли! Деды, небось, уже все справили.
– Ну, началось! – застонал Николай.
– Только не рыпайся, – еще раз попросил Вар-ка и, оставив инструмент, покорно поплелся за всадником.
Николай затосковал: общество Люти его совсем не радовало – от дружинника просто веяло то ли злобной радостью, то ли радостной злобой. Пока Свен и Вар-ка были близко, воин молчал, а потом выдал:
– А чо, бродяжка, не спытать ли твою сказку?
Место это приметил воевода давно: не шибко удобно, да лучше-то близ селища и нету. Се – роща, клок леса невеликий, меж старой
Нынче, чуть свет, повелел он старейшинам взять с собой чего требуется и в Перунову рощу всем подаваться – место готовить, обряд творить и его дожидаться. Когда по селищу бабы начали куров ловить, обеспокоился Свен: ну, как вопросят молодые вои, по чьему слову переполох? Однако же те, как угнали в лес смердов, так и не показывались. Лютю он при себе держал, а как Варука-волхва потянул с собой, Люте наказал за вторым побродяжкой глядеть, дабы не сотворил чего.
Прежде чем в рощу войти, остановился воевода у сруба – костра погребального, хмыкнул довольно: «Молодцы смерды – лапами свежими еловыми накрыли, чтоб, значит, снегу внутрь не навалило».
Вар-ка, конечно, очень хотелось спросить, куда и зачем его ведут, но он справедливо полагал, что воевода, скорее всего, не ответит – праздные вопросы здесь не в чести. В конце концов они оказались возле небольшой рощицы, состоящей из тонких кривоватых берез и кустов. На опушке ее Свен осмотрел странное сооружение из сухих неошкуренных стволов, уложенных прямоугольником и покрытых сверху еловыми ветками.
Примерно в центре березового лесочка темнело дерево другой породы, судя по немногим оставшимся листьям, молодой дуб. На несколько метров вокруг его ствола палые листья были сметены, а сухая трава вырвана. На одной из нижних веток висели кверху лапами два обезглавленных петуха, а чуть в стороне из некрупных валунов была сложена пирамидка, верхние камни которой удерживали вертикально короткий столбик – грубую деревянную скульптуру, изображающую голову и часть туловища человека с едва намеченными руками. Возле пирамидки в землю воткнута палочка, к которой ремешком привязан за ногу живой петух. В стороне плотной кучкой жались крестьянские старейшины – все семеро, включая деда Пеха и старшинку из Нижней Онжи. На них рваные меховые тулупы, меховые же колпаки, обуты в безразмерные лапти – в общем, прямо бояре!
– Ну, чо, деды? Замерзли, поди? – прорычал воевода.
Ему не ответили, зато скрюченный старикашка с трясущейся головой заорал козлиным голосом:
– Чо? Чо сказыват-та? Не слышу чой-та!
Старичка не сразу, но уняли. Свен меж тем отвязал петуха и опустился на колено перед статуей:
– Прости, батюшка: кура-то мне оставили не больно тушистого. Прими, чем богаты, да не серчай на люди твоя…
Проговорив до конца ритуальные фразы, воевода свернул петуху шею, потом оторвал голову и окропил статую кровью. Судя по цвету древесины, такую операцию над ней проделывали множество раз. Свен долго и пристально всматривался в кровавые потеки на деревянном лике, пытаясь угадать то ли настроение бога, то ли свою судьбу. Наконец он поднялся и протянул дедам обезглавленную птицу:
– Не жмитесь вы тама. Курa вот подвесьте возле тех да сюда придвигайтесь: потолкуем пред лицом Перуна-батюшки.
Обезглавленный петух занял место рядом с двумя своими собратьями, а деды все такой же плотной кучкой подошли чуть ближе.
– Слыхал я, старые, слово верное. Потому верное, что и сам зрю – не слепой чай. Собрались вы, сердешные, в бега дальние. Муки великие принять готовы, лишь бы не жить под рукой княжьей. Так ли се?
Вар-ка смотрел на эту сцену и думал, что седой дружинник, в доспехах и при оружии «наезжающий» на жалких скукоженных старичков, гораздо больше похож на грозного бога Перуна, чем его неуклюжая статуя: «Зачем это? Чего он от них хочет?»
Старички всполошились и загомонили между собой. Вар-ка изрядно удивился, когда понял, что спорят они не о том, что именно ответить Свену, а о том, кому «вместно» ему отвечать. То ли честь была невелика, то ли наоборот, только в конце концов впереди оказался все тот же многострадальный дед Пеха. Он заговорил на удивление громко и внятно, правда, по временам подвывая и срываясь от страха:
– Не гневись на нас, Свенушка, – неповинные мы. То – клевeты все несусветные! Куды ж мы пойдем-та, да в зиму-та? Голодны да холодны-та? Ведомо ж те, како живем мы: избы дырявы, дровишки не собраны, припас весь побрали, скотинку и ту, что приели, а что отогнали. Како же нам-то? Ить зима тока-тока, а мы уж репу жуем да грибом заедаем. Чем жизня такая – головой бы да в омут!
Казалось, это совсем не сложно, но Вар-ка все никак не мог понять, в чем же тут дело? То ли дед Пеха очень горд своей миссией, то ли махнул рукой на свою участь, только на самом деле он почти не боится! Да-да, он, как хороший актер, старательно изображает именно то, чего от него ждет зритель, – страх на грани обморока. Интересное кино…
– Ты, старый, не плачь-ка! – нахмурился Свен. – Не мамка я – не пожалею, соплю не вытру! Почто нас тут князь Рутич оставил, ась? А по то и оставил, чтоб сидели вы смирно! Поди, который год людишек да припас на восход отправляете? Знамо дело: деляны новы готовить! Дерева подсекать-кольцевать! За столь годов-то, поди, и рубить уж не надо: без топора ветровалом положит – жги, сей да сам-сто собери! Иль не так? Знаю я вас, сиволапых: этот год не ушли, так послед соберетесь, а послед не уйдете, далее ждать станете, – знаю я вас!
– Чур, сохрани! Оборони Триглав со Святовитом! Каки людишки?! Какой припас, Свенушка?! Откуда ж взяться сему? Землица тута – и сам-три в первый год не рoдит, скотинка мрет да болеет. А мужиков-та по избам – через один-та калека, все девки да дети малые. Новину и здесь-та поднять-то некому – каки новы деляны?! По весне-та хоть баб на пожог гони! И сам-то не ведаешь, живой ли покеда, а нас, что ни год, то умучивают: и плетьми-то нас бьют, и огнем-то нас жгут! Вона ноги сколь раз палены – не ходют совсем! А теперь вот клеветы на нас несусветные! Почто ж нам мука така, воин Свенушка?!
– Уймись, старый пень! С вами спорить, что воду толочь! Ладно… Мое слово слушайте. В оба уха слушайте, да на ус мотайте!
Воевода выдержал многозначительную паузу и заговорил медленно и веско:
– Отныне не живете вы под рукой князя Рутича. Не живете! От сего дня под моей рукой жить будете. Под моей. Потому есть я – княжий сын, сам – князь. Коли вои младые, что Рутич оставил, клятву мне не дадут – Святовит их проводит, да Перун-то и примет. Оба-два враз и примет – зря, что ль, костер собирали? Уразумели се?