Последний полустанок
Шрифт:
– Не вас мне убеждать, золотко. Человек, который проповедует ошибочные взгляды в печати, может так же ошибиться и в конструкции, и в разных других делах. На ошибках учимся, золотко... Не я прошу понять меня по-человечески. Вы хотите помочь Набатникову?
– Науке, а не Набатникову.
– Ну хорошо, пусть науке, - благодушно согласился Медоваров.
– Она, как говорится, требует жертв. Но если что случится с вашим "Унионом", кто будет жертвой? Я, конечно, человек маленький, но с меня тоже спрашивают. Общественность сигнализировала? Сигнализировала! Тогда почему же товарищ Медоваров не прислушался
– Нелепая перестраховка.
– Это с вашей точки зрения. А я отвечать должен.
– Придет Дерябин, будем звонить в министерство.
– В десять часов вечера? Кого же вы там застанете?
– Не знаю. Но вы здесь сидите, как на транзитной станции, и задерживаете отправку. Если сорвутся опыты Набатникова, то вряд ли вам поздоровится.
И Поярков выбежал из кабинета.
Едва за ним успела захлопнуться дверь, как Медоваров стал яростно названивать по телефону. Прежде всего он связался с московской квартирой директора НИИАП - ведь тот дела еще не сдавал. Простуженным голосом, кашляя, директор высказал мнение, что, несмотря на подписанный приказ о его новом назначении, он все же считает необходимым отправить "Унион" немедленно.
Однако это не удовлетворило Медоварова. "Профессору что? Он уже отрезанный ломоть, и если дело дойдет до чего-нибудь серьезного, то вполне может отказаться от своих слов. Никаких распоряжений он не давал. Как так? Очень просто: где письменное подтверждение?"
Дежурный по министерству, куда потом звонил Медоваров, сказал, что подобные вопросы директор НИИАП должен решать сам, но все же дал домашний телефон начальника главка. Очень вежливо, но с подчеркнутой иронией начальник главка напомнил товарищу Медоварову, что сейчас несколько другое время, изменилась система руководства, и товарищу Медоварову предоставляется полная инициатива. Если же его смущает "сигнал общественности", касающийся брошюры Пояркова, то пусть он возьмет на себя смелость опровергнуть выводы государственной комиссии, которая принимала "Унион". Опять же товарищ Медоваров должен сам решить, в какой степени катастрофа с самолетом может повлиять на отправку "Униона". На месте виднее.
Медоваров понял, что примерно то же самое сказал бы ему и министр, так же бы ответили и в ЦК. Безнадежно спрашивать, все будут отвечать, что у самого должна быть голова на плечах, а кроме того, есть и коллектив, с которым всегда надо советоваться. Коллектив? А что делать, если в нем появились чужие люди, временно прикомандированные, вроде конструктора Пояркова и старика Дерябина? Им что? Они приехали сюда на два-три месяца, сделали свое дело и - до свидания. Но они даже пробуют здесь командовать!
И, взвесив все "за" и "против", Медоваров утвердился в своем прежнем решении - задержать отправку "Униона".
Он нажал кнопку звонка, чтобы вызвать секретаршу, но вспомнил, что она уже давно отпущена. На звонок отозвался Дерябин. Он с усмешкой вошел в кабинет:
– Я к вашим услугам, Анатолий Анатольевич.
Разговаривая с этим стариком, Медоваров всегда испытывал глухое раздражение. Ему казалось, что Дерябин, обыкновенный инженер без степени и звания, хоть и руководит какой-то там лабораторией, но все же должен бы чувствовать разницу между собой и фактическим начальником целого института. Больше того - старик позволяет себе усмешечки "в адрес начальника", часто не соглашается с его замечаниями, особенно если дело касается технической стороны вопроса. Конечно, старик знающий, больше сорока лет проработал в лаборатории, а чего достиг? Так и помрет на этой должности.
Тяжело опустившись в кресло, Дерябин стал протирать очки.
– Я уже знаю. Поярков рассказал. Надо как-то сообщить родителям Охрименко... Теперь, что нам делать? Ребят я отправил устанавливать прибор. Через час все будет готово. Вот их удостоверения. Потом попрошу отметить.
– Не заботитесь вы о людях, Борис Захарович. Автобус уйдет, и ребята останутся под открытым небом. Завтра утречком бы приехали. Не спеша...
– Неужели вы думаете всерьез отложить отправку?
– У нас на то есть веские соображения.
– У кого это у вас?
– Дорогой Борис Захарович, золотко мое! Но вы же требуете невозможного! Неужели я должен вам напоминать, что есть такие вещи, о которых я не вправе распространяться. Откуда вы знаете, что я этот вопрос не согласовывал?
– Где?
– Ну, мало ли где...
– Как бы невзначай Медоваров указал пальцем вверх.
Тонкий синенький дымок струился из пепельницы. Дерябин отогнал его от себя, быстро встал, ожесточенно смял папиросу.
– Но Поярков говорил совсем о других причинах?
– Во-первых, он не знал, что я консультировался. А во-вторых, он не стал бы вам все рассказывать. Ведь статья-то появилась неспроста.
Дрожащими руками Дерябин надел очки.
– Что-то я вас не пойму, Анатолий Анатольевич. Туман какой-то.
– А особое мнение члена государственной комиссии профессора Широкова вы читали?
– Да, но это частность.
– Вам так кажется. А другим...
Властный и долгий звонок междугородной прервал Медоварова.
– Медоваров слушает. Здравствуйте...
– И, покосившись на Дерябина, он невнятно пробормотал имя и отчество.
– Тут у нас всякие обстоятельства... Не очень, но... Видимо, задержим. Как нельзя?.. Тоже обстоятельства? Ну хорошо, попробую... Потом позвоню, потом... Сейчас неудобно...
– Я бы мог выйти, - раздраженно пощипывая щеточку усов, сказал Дерябин, когда разговор с Москвой закончился.
– Далеко не все мне положено знать, как вы изволили заметить.
Медоваров чуточку смутился, но тут же лицо его приняло каменное выражение.
– Приготовьтесь, товарищ Дерябин: "Унион" будет отправлен вовремя.
– Туман, туман, - покачивая головой, говорил Дерябин, шагая по длинной ковровой дорожке к выходу.
– Туман...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Туман рассеивается не сразу, но автор дает обещание,
что читателю многое будет ясным гораздо раньше, чем
большинству героев нашего повествования. А сейчас
начинаются приключения.
Дождь только накрапывал. Он принимался идти несколько раз еще с вечера, но не прибил даже пыли на дороге. Мелкие капли, как дробинки, катались в пыли. Свет прожекторов заливал своими лучами и эту дорогу, и белый забор, вдоль которого она шла, и будку часового, охраняющего территорию НИИАП. В будке, приподнятой над оградой, чуть слышно поскрипывали доски, - ходил часовой.