Последний Рубеж
Шрифт:
После свержения и отлучения матери его, вопреки данному обещанию, отняли у нее, и он не знал ни где она, ни что с ней. Ему даже не позволили, как другим членам семьи, присутствовать при переселении духа.
Целый год потребовался колинару для смягчения их ненависти к Т'Ри и для признания того факта, что сын для матери ближе и дороже всех родственников вместе взятых. А может быть, просто побоялись нарушить священную традицию и на годовщину смерти матери разрешили посетить Зал, побеседовать с катра матери. Но не одному – под присмотром смотрителя Сторела.
И вот он стоял в сумрачном горле горы со Сторелом и
Он знал, что для свершения задуманного ему предстоит покинуть Вулкан, и не боялся будущего наказания. Здесь, на Вулкане, не останется ничего ни от его матери, ни от него, потому что он принесет себя в жертву ей, растворит свое сознание в ее сознании и начнет поиски.
Задолго до своей смерти она рассказала ему, что древние сообщили ей, где находится Ша Ка Ри, но этот секрет она должна унести с собой в могилу. И вот, наконец, он пришел и за секретом, и за своей матерью.
Помимо изгнания ему угрожает еще и безумие, потому что слияние с отделенным от тела духом – крайне рискованный, применяющийся лишь раз в столетие акт. Но Сибок почти уверен в благополучном для себя исходе – его способности к самоконтролю намного выше способностей среднего адепта, а его потребность в Т'Ри, потребность в матери ни с чем не сравнима.
Он внимательно приглядывался к стоявшему рядом с ним вулканцу. Сторел выглядел болезненно, с белыми, как его одеяние, волосами. Он физически был бессилен перед молодым и здоровым Сибоком. Но исход предстоящей схватки решала не физическая сила, а сила разума. И рядом с Сибоком стоял достойный противник – в среде колинару смотритель считался искуснейшим адептом, вторым после Верховного Магистра.
При всей своей решимости Сибок медлил прибегать к насилию. Но иного пути не было: Сторел обладал знаниями, необходимыми Сибоку – он знал точное местонахождение врекатра его матери, шар, приютивший ее неосязаемые останки. Зал Древней Мысли представлял из себя безбрежный запутанный лабиринт галерей; заполненных тысячами таких шаров. Сибок мог убежать от Сторела и попусту потратил бы время, блуждая по лабиринту в поисках врекатра матери.
Дождавшись, когда все вокруг погрузилось в тишину, Сибок окликнул смотрителя:
– Сторел.
Старый вулканец молча гюсмотрел на него. Так же молча Сибок сфокусировал свой гипнотизирующий взгляд на добрых, почти божественных, глазах Сторела.
«Раздели со мной мою боль!» – попросил Сибок взглядом, не произнеся ни одного слова вслух.
«Нет», – машинально отпрянул смотритель от опасного взгляда Сибока и мысленно стал призывать на помощь адептов.
Сибок протянул руки, обхватил ими голову Сторела и вошел в его разум, прокладывая путь сквозь охранительные щиты мысли, стирая все призывы о помощи.
Это был жестокий акт, он мог нанести неизлечимые раны разуму Сторела. Но приступ жалости заглушила радость подступающей победы – его духовные силы оказались выше сил смотрителя. Настолько выше, что он теперь мог взять любую информацию от Сторела без дальнейшей борьбы, а значит, и без вреда для старика.
Силы его были безграничны! Это опьяняло Сибока… Он выжал из мозгов Смотрителя все, в чем нуждался: превосходно
Сибок вышел из головы Сторела и подхватил его падающее тело – старый вулканец потерял сознание. Осторожно опустив его на пол, Сибок не тратил время на угрызения совести – что сделано, то сделано, и потеря сознания – не потеря разума. Ради верности к своей матери Сибок был готов и на большее.
Он подошел к массивной двери и толкнул ее со всей силой. Дверь медленно, со скрежетом камня о камень, открылась, и Сибок вошел в Зал.
Открывшийся вид наполнил его почтительным благоговением. Перед ним простиралась высокая бездонная пещера, заполненная светящимися врекатра, таившими в себе знания устремленных в бесконечность веков. Все пространство огромного подземелья заливал свет бесчисленных силовых щитов, установленных в хранилище.
Сибок легко бежал по проходу мимо тысяч сфер живого света, пока не увидел то, что ясно было запечатлено в сознании Смотрителя.
Он остановился. Перед ним, уютно устроившись на полированном черном камне горной породы, поднимался до уровня груди пьедестал из эбенового дерева, на котором мелко-мелко вибрировал шар из оникса – врекатра его матери.
«Т'Ри» – только и всего, что прочитал на вершине шара Сибок. Шрифт был древневулканский, простой, но сами буквы, искусно вырубленные из кристалла, подобного алмазу, и как бы влитые в форму тонких стенок шара, сверкали тысячами огней и слепили глаза.
Опустившись на одно колено перед шаром, Сибок протянул к нему обе руки. В кончики его пальцев мгновенно впились тонюсенькие, остро покалывающие иголки. Но это ощущалось не сильнее, чем покалывание острых лучей звезд ночного неба. Тогда он положил ладони на поверхность шара, и в ушах у него зазвенело от соприкосновения с энергией… он не знал, как назвать эту энергию. Энергией поля или неиссякаемой энергией разума его матери?
Не вкладывая никакой мысли в свое послание, он направил в шар одно слово:
– Мама…
Ответ пришел немедленно, такой радостный и такой сильный, что Сибок начал шумно ловить воздух открытым ртом и едва не опрокинулся на спину.
– Шайв…
Он обнял шар обеими руками и беззвучно заплакал, не роняя слез, и разговаривая с ней, не произнося слов:
– Мама, я пришел, чтобы сдержать свое обещание, данное тебе. Ты слышишь меня, мама? Скажи мне, где Ша Ка Ри, и я возьму тебя туда с собой.
Она ответила не мыслями и не образами, а бесконечной, полной благодарности любовью. Такая любовь не нуждалась ни в мыслях, ни в образах. И он наслаждался ею – материнской любовью.
Потом Т'Ри помогла ему увидеть то, что его интересовало. Но это было не то спокойное видение, каким она когда-то поделилась со своим маленьким ребенком. От своего уже взрослого сына мать не утаила ничего. Но и взрослый сын не выдержал испытания.
…После всего увиденного Сибока охватил страх. Безудержный, ничем не объяснимый, беспричинный страх. Потом пришла темнота – абсолютная и отвратительная, она простиралась вокруг и кружилась над ним в невидимом, но осязаемом водовороте, затягивая его в себя. Кажется, он уже не стоял, а лежал на спине, раздавленный, покорный, готовый и на смерть, и на любую физическую муку, избавляющую его от страха, когда темнота внезапно исчезла, уступив место свету.