Последний секрет плащаницы
Шрифт:
Великий инквизитор казался живым скелетом — настолько он был худощав: его тощие, костлявые руки высовывались из рукавов, как ветки старого высохшего дерева. Волосы его, посеребренные сединой и еще довольно густые, были выбриты на макушке. У кардинала было длинное узкое лицо и острый орлиный нос. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы разглядеть в нем безжалостного и фанатичного человека.
— Я требую, чтобы вы освободили брата Бартоломе де Сепеду! — воскликнул Великий Капитан, ударив кулаком по столу кардинала Сиснероса. — Он никакой не еретик и не преступник. Я ручаюсь вам, что он благочестивый
— Разумеется, генерал, я не ставлю под сомнение ваше слово. Но ведь вы можете заблуждаться, даже не подозревая об этом, — ответил Сиснерос и ехидно добавил: — Кстати, король почему-то утратил к вам доверие и уже не благоволит вам, как прежде. Так что утешайтесь по крайней мере тем, что не вы сами оказались в руках святой инквизиции.
— И вы еще смеете мне угрожать, кардинал? Неужели вы не понимаете, что я могу зарубить вас на месте прямо сейчас, как свинью?
— Я понимаю, как вы расстроены, генерал, ох, как я вас понимаю… Только поэтому я готов извинить вас за ваши слова. Что же касается вашего рыцаря, то вам придется дождаться, пока закончится судебный процесс.
— Скажите по крайней мере, в чем его обвиняют. У меня нет ни малейших сомнений в его невиновности.
— Я не могу сейчас ничего вам сказать. Вы все узнаете во время аутодафе. Это произойдет очень скоро, обещаю вам.
В этот момент в кабинет вошли гвардейцы со шпагами наголо. Они окружили Великого Капитана, и их предводитель попросил его покинуть дворец. Фернандес де Кордова заметил, что солдат действовал неохотно — он лишь выполнял приказ, который был ему явно не по душе. Великий Капитан вложил шпагу в ножны и, прежде чем последовать за гвардейцами, в последний раз обратился к кардиналу:
— Вы поставлены следить за исполнением закона Божьего на земле, а сами его преступаете. Что ж, подождите, придет час — и вы ответите перед Господом за все свои преступления.
Сиснерос надменным взглядом проводил Великого Капитана, пока он, окруженный гвардейцами, не вышел из кабинета. Оставшись один, кардинал закрыл глаза и несколько секунд сидел неподвижно, словно о чем-то размышляя. Затем он поднялся со своего места и направился в гардероб, находившийся в смежной комнате. Сменив свои шелковые одежды, отделанные горностаем, на грубую сутану монаха-францисканца, кардинал потянул за рычаг, скрытый в камине, и перед ним с грохотом могильной плиты открылась потайная дверь в стене.
Прежде чем вступить через нее в коридор, кардинал покрыл голову капюшоном и взял в руку канделябр, чтобы освещать себе дорогу в темноте. Пройдя по коридору, он спустился по узкой винтовой лестнице с крутыми ступеньками в маленькую комнату, откуда, как казалось, дальше не было хода. Каменный пол и стены ее были ледяные и влажные. Кардинал открыл зарешеченное окошко, проделанное в стене, и, убедившись, что в соседней комнате никого не было, погасил свечи и привел в действие скрытый механизм. Войдя через потайную дверь, он оказался в камере пыток за тем самым стулом, который он занимал во время допросов.
Брат Бартоломе был уже страшно измучен пытками. Он превратился в тень, и было странно, как он до сих пор оставался жив.
Сиснерос, выступавший в качестве прокурора на
— Итак, вы будете наконец говорить? — спросил он из полумрака брата Бартоломе, почти смирившись уже с тем, что рыцарь унесет тайну с собой в могилу.
— Мне нечего сказать, и я вручаю свою душу в руки Господа, — глухо кашляя, ответил Бартоломе, который сидел на этот раз на низкой скамейке, уже будучи не в силах держаться на ногах.
— Не заставляйте меня снова применять пытку, брат Бартоломе. Вы можете покончить со всем этим, если сознаетесь.
— Я мученик, и мои палачи — пастыри церкви, которой я служил всю свою жизнь. Я ожидаю Суда со спокойной душой. Можете ли вы сказать то же самое?
В камере пыток повисла тишина. Напряженная тишина. Услышав вопрос рыцаря и задумавшись над ним, кардинал невольно поежился на своем стуле. Однако сомнение, овладевшее им на секунду, тотчас уступило место привычной непоколебимой уверенности: его ревностное служение было угодно Богу, и все, что он делал, было во имя Его. Царство Небесное — был уверен Сиснерос — принадлежало тем, кто не жалел ничего и никого в своем служении Господу.
— Обещаю вам, это произойдет очень скоро… — сказал кардинал, слыша свой голос словно издалека. — Очень скоро вы предстанете перед более строгим Судом.
Брата Бартоломе опять стали пытать. Пытка была такой жестокой, что даже палачи удивлялись, как душа могла держаться в столь истерзанном теле. Однако конец был уже близок и неизбежен. Раны рыцаря были слишком серьезными, и выжить он мог только чудом. А по своему опыту палачи знали, что в такой ситуации чудо еще никого не спасало.
Кардинал понял, что проиграл. Его фанатизм не оставлял в его сердце места для жалости, но он не мог не восхищаться силой духа брата Бартоломе, которого не смогли сломить даже самые жестокие пытки. Наверное, он был слишком суров с ним. Возможно даже, следовало освободить его, хотя все равно неотвратимая смерть уже висела над ним. В любом случае, если рыцарь пострадал без вины, ему, как мученику, была открыта дорога на небеса. Святая инквизиция всегда творила лишь благо.
Гонсало Фернандес де Кордова понимал, что спасти брата Бартоломе нелегко. Он не мог обратиться за помощью к Фердинанду, потому что с некоторых пор под влиянием нелепой зависти и наговоров советников-интриганов король лишил его своей милости, как и титула вице-короля Неаполитанского. Великий Капитан любил Италию, восхищаясь ее красотой, и итальянцев, которые отличались открытостью и широтой души, хотя и не могли, как он считал, сравниться с испанцами в воинской доблести и отваге.