Последний выход Шейлока
Шрифт:
– Тогда я принесу вам кофе.
Она вышла и через минуту вернулась с дымящейся кружкой.
– Вы, наверное, сами голодны? – озабоченно спросила она. – У меня есть хлеб с маргарином. Не стесняйтесь, доктор, я сыта. А вам еще предстоит работать, – с этими словами она положила рядом с кружкой картонный кружок, с бутербродом. Слой маргарина был столь тонок, что его присутствие угадывалось лишь по прозрачному слюдяному блеску ноздреватой коричневой поверхности хлеба.
И в кружке, разумеется, был не настоящий кофе, а желудевый отвар. Но мне сейчас и он показался райским напитком, а крохотный бутерброд – изысканным блюдом.
Госпожа Бротман бросила в кружку два куска сахара – большая роскошь; на кухонном блоке к кофе прилагались две таблетки сахарина.
У меня снова
– Я выйду, – пробормотал я. – Все-таки, я выйду. С вашего разрешения, госпожа Бротман...
Ждавшие в коридоре поспешно расступились передо мной. Порядок среди них поддерживали пятеро полицейских. Они почтительно козырнули мне.
С кружкой в руке я вышел на улицу, обогнул здание медицинского блока и вышел на крохотную площадку, отделявшую его от остальных сооружений. Видимо, когда-то, в довоенные времена здесь располагался небольшой уютный сквер. О нем напоминала чудом сохранившаяся скамейка, гнутые ножки которой наводили на мысль о прерывистом шепоте влюбленных, неторопливом говоре бабушек, беседовавших друг с другом, пока внуки играют на площадке в мяч или прятки.
Теперь эта скамейка дала временный приют врачу-инфекционисту Ионе Вайсфельду, желавшему выпить суррогатный кофе из жареных желудей на свежем воздухе. Если только вечно сырой, насыщенный миазмами воздух Брокенвальда можно было назвать свежим.
А затем тому же доктору Вайсфельду предстояло вернуться к никому не нужному осмотру неизвестно зачем пригнанных в это место людей.
– Извините, доктор, – услышал я, едва сделал первый глоток. Ко мне подошел один из тех, кого мне только что пришлось осматривать. Это был мужчина примерно моего возраста, с редкими волосами, зачесанными назад. Его широкое лицо освещалось дружелюбной улыбкой, не совсем уместной здесь и сейчас. Правда, первое впечатление слабело, а то и вовсе исчезало, стоило взглянуть ему в глаза. Глаза смотрели холодно и настороженно – причем это было настороженностью не жертвы, как у большинства его сотранспортников; скорее глаза казались глазами охотника, высматривающего добычу. Странный взгляд для заключенного гетто. Улыбка, впрочем, исчезла мгновенно, едва он столкнулся с написанным на моем лице недовольством, которого я никак не мог скрыть.
– Понимаю, что могу показаться назойливым, – сказал он, – но я бы хотел кое-что выяснить…
Я вспомнил, что в его карточке в качестве отправного пункта фигурировал не Берген-Бельзен, а Марсель, Южная Франция. Этим объяснялось то, что он не выглядел чересчур худым. И выражение глаз было таким, каким было, видимо, тоже из-за того, что он еще не так много времени прожил в шкуре жертвы. А до того, вспомнил я карточку, он был коммерсантом. И значит, относился к породе хищников. Почему-то мне пришел в голову разговор с раввином Шейнерзоном о душах, одна из которых могла ранее принадлежать животному.
«Например, волку, – подумал я. – Или гиене».
Вообще, этот человек запомнился мне во время осмотра именно тем, что был мало похож на остальных – включая сохранившуюся спортивную форму. Единственным признаком, печатью изгоя и жертвы, роднившим его с прочими прибывшими мужчинами, являлось отсутствие крайней плоти.
Я вздохнул и сказал, поставив кружку рядом с собой на скамью (неловко было разговаривать с кружкой дымящегося кофе в руке):
– Слушаю вас, господин… господин Леви. Так кажется?
Он засмеялся, хотя взгляд оставался настороженным:
– Ну и память у вас, господин доктор! Неужели вы запоминаете имена всех доходяг, которых приходится осматривать?
– Доходяг – нет, – искренне ответил я. – А вот бывших спортсменов, вроде вас, – невольно запоминаю. Именно потому, что попадаются редко.
– Да я не спортсмен, с чего вы взяли? – господин Леви протестующе махнул рукой. – Разве что в юности был таковым, это верно. Но в последние годы – только теннис, раз в неделю. Вплоть до последнего времени. Поверите ли, в Марселе на корте часто играл с комиссаром полиции, господином Бланшаром. Думаете, каналья сообщил мне о предстоящей депортации? Как бы не так! Буквально накануне появления этого отвратительного приказа он мне проиграл все три сета. И пожимая руку, заявил: «Надеюсь на следующей неделе взять реванш…» – тут господин Леви задумался, хлопнул себя по лбу. – Я идиот! Только сейчас до меня дошло: он же именно такой реванш и имел в виду! Боже мой… Нет, все-таки, евреям нужно быть внимательными ко всему, что говорится и что происходит. Вдвойне, втройне внимательными! В сто раз более внимательными! – он осекся. – Да. Простите, доктор. Терпеть не могу выглядеть дураком. А в последнее время такое случается очень часто. После того как около двух лет назад немцы ликвидировали неоккупированную зону и подгребли большую часть наших соплеменников, я почему-то решил, что худшее позади…
Я не стал спрашивать, каким образом ему удалось избежать той массовой депортации. В конце концов, случайностей в жизни множество, бывают среди них и счастливые.
– Вы не могли бы рассказать мне об этом месте? – спросил вдруг он.
Просьба показалась мне не столько неуместной, сколько забавной. Я открыл было рот, чтобы объяснить г-ну Леви это, но тут перед нами, словно из-под земли вырос полицейский. Г-н Леви мгновенно стушевался. «Синий» наотмашь ударил его дубинкой. Удар пришелся по плечу, г-н Леви согнулся и так, не распрямляясь, побежал к медицинскому бараку. «Синий» удовлетворенно хмыкнул, после чего повернулся ко мне и сказал уважительным тоном, нисколько не подходившим к зверскому выражению лица: «Доктор Вайсфельд, у вас мало времени. Если вы немедленно не вернетесь к своим обязанностям, я буду вынужден доложить начальству». Все же он не стал дожидаться, пока я подчинюсь, и скрылся внутри. Я доел бутерброд, ни в малейшей степени не утоливший голод, запил остывшим кофе, опять-таки не испытывая ни малейшего удовлетворения, и отправился в кабинет, где Луиза Бротман по требованию полицейских продолжила осмотр без меня.
И вновь однообразное течение было прервано – на этот раз совершенно неожиданно. После очередной партии вновь прибывших, дверь распахнулась, и в смотровой комнате появился господин, которого я менее всего ожидал увидеть – Макс Ландау. Бесцеремонно растолкав топтавшихся у входа новичков и рявкнув на пытавшегося его остановить полицейского, он закричал от порога:
– Доктор! Вы обещали мне помощь! Так помогите, черт побери!
Я не помнил ни о каком обещании, но это было неважно. Режиссер оглянулся и буквально вытолкнул на середину кабинета женщину в длинном сером плаще. Несмотря на коротко остриженные волосы и изможденное лицо, я почти сразу же узнал его жену, госпожу Лизелотту Ландау-фон Сакс. Она выглядела испуганной, но высвободиться из цепкой хватки мужа не пыталась.
– В чем дело? – спросил я. – Что вам угодно, господин Ландау?
– Мне угодно, чтобы вы объяснили этой идиотке, насколько ей противопоказан физический труд! – выпалил он. – Она истощена и больна! Мне угодно, чтобы вы объяснили ей, насколько ее поведение бессмысленно! Понимаете? Понимаете? И насколько пребывание в этом… А, ч-черт, да посмотрите на нее!
На мгновение он показался мне разъяренным папашей, который притаскивает нерадивую дочку к классному воспитателю. Что касается полицейских, то они, по-моему, впервые растерялись или даже оробели. Во всяком случае, ни один из них почему-то не вошел в кабинет следом за г-ном Ландау и не воспользовался дубинкой для пресечения столь вопиющего нарушения порядка. Думаю, их растерянность быстро бы прошла, и режиссеру не поздоровилось бы. Но тут Луиза закрыла входную дверь, что-то шепнув старшему полицейскому, носившему помимо синей униформы белую повязку на рукаве. После этого она повернулась к нам и сказала, обращаясь к режиссеру:
– Вы требуете, чтобы вашу жену отстранили от работы вне гетто? Но это означает перевод на другую норму питания. В то же самое время вы утверждаете, что она истощена, – Луиза скользнула по госпоже Ландау-фон Сакс быстрым, но внимательным взглядом, после чего повернулась вполоборота ко мне. – Доктор, вы можете осмотреть госпожу Ландау?
– Э-э… разумеется, но я не уверен в необходимости, – поспешно ответил я. – Прошу вас, госпожа Ландау… – я указал на окрашенный желтоватой эмалью стул у окна.