Последний юг
Шрифт:
Сижу в немецком городке. И вдруг стало разбирать одно досужее соображение – ведь молодая местная чиновница, без устали донимающая меня письмами с каверзными вопросами, еще в прошлом веке бегала школьницей по этим мощеным улочкам в то
Кстати, симпатичная фрау как две капли воды похожа на одну мою знакомую девушку родом из Подмосковья, из дивных приокских мест – с пыльными большаками, темным лесом, речными плёсами. А зимой – бескрайние снежные поля. Черный лист мечется, грохоча, по белизне. По колено в снегу, по пояс, покуда сил достанет! «Кто заблудился в двух шагах от дома, где снег по пояс и всему конец?» Тот и заблудился, кто в швабском феврале не расплакался…
Незадолго до отъезда из Петербурга расстался с той девушкой не по-хорошему. Значит, и послана она мне теперь в германском варианте в наказание за грехи мои тяжкие.
Что еще? «Водяные глазки», выскочив через внезапно приоткрывшуюся щель, уже десять лет обитает в Афинах. В отличие от бедного вуалехвостика, Квапсюня неплохо адаптировалась в новой жизни, окончательно заделавшись гречанкой. Родила дочку. Назвала её София – «мудрость». Надеюсь, когда её дочь подрастет, то станет не чопорной европейской мадам, более всего пекущейся о соблюдении дистанции, а бесшабашным Квапсиком номер два. «Другого не было пути… И я прощу, и ты прости».
Друг, переставший из-за дурацкого недоразумения быть другом, бросил детективы-триллеры и успешно занялся книжным бизнесом. А также завязал с алкоголем – железно. Вывернулся из-под общего нашего «жидкого креста» (придумка Цыпленка), который большинство из нас обречено влачить пожизненно.
А отец Друга умер через несколько лет. Светлая память.
Бальзак по-прежнему неуступчиво держит свои литературные и жизненные рубежи. Цыпленок сделался раскрученным писателем. Правда, печатает его в основном то издательство (уже не молодежное, приказавшее долго жить, а другое), в котором сам он и верховодит. И, что характерно, названо оно по имени античного сосуда, горлышко которого все мы при нырянии втайне надеялись увидеть торчащим из донного песка. Должно быть, Цыпленок свой неиссякаемый сосуд нашел-таки.
Смотрю на изумрудный ромбик Крыма, едва различимый на карте мира. Забрасываю якорь памяти в черноморские воды. Поднять якоря! Не получается: мой остался, подобно тому ржавому страшилищу, на дне бухты Новый Свет. И – кто знает? – быть может, именно поэтому мой последний юг окажется все же не последним?..