Последняя аристократка

— Что ты, Катюша, что ты!!!

Наташа Романова трясет за плечи подругу, которая захлебывается своим плачем, задыхается, не в силах вымолвить ни слова. Чем ей помочь? Небось даже валериановые капли она не сможет выпить, так вся дрожит. Вынуждена сцепить зубы, чтобы они не стучали друг о друга, как горох.

Остается только одно — Наташа уже протянула руку, чтобы наложить её на лоб подруги, успокоить своим, испытанным методом, но видит, как болезненно искривляется и мертвенно бледнеет её лицо.

— Господи, Катя, тебе нельзя так волноваться! Ребенок…

— Поздно! — хрипло шепчет та

Они поселились в этой квартире ещё тогда, когда муж Наташи Александр работал в аппарате Троцкого, в Реввоенкомате. Саша погиб от руки белогвардейца, проникшего в группу военных, которых Лейба Давыдович Троцкий отправил на юг России. Там, по сведениям самого Романова, обладателем которых он невольно стал, на одном из кубанских подворий уходящими белогвардейцами был закопан клад. А в это время Россия так нуждалась в деньгах… Впрочем, когда в деньгах не было нужды?

Наташа предчувствовала, что поездка кончится для мужа трагически, но так и не смогла его отговорить. Саша словно нарочно пренебрегал всеми её советами и пытался доказать, что Наташины необычайные способности — умение врачевать любую боль, слышать какие-то там предостерегающие голоса, заглядывать в будущее — не что иное, как проявление чуждой христианину злой силы.

То есть вслух он говорить об этом стеснялся — бояться бесовских козней от любимой жены! — но требовал от неё навсегда забыть о своем даре, потому что хотел любить обычную женщину, а не ведьму, даже если она по ночам и не летает на метле. Наташа добросовестно старалась быть такой, какой хотел её видеть муж, однако для этого ей приходилось попросту ломать себя…

— Выкидыш, — сказал Наташе врач, когда она на следующий день навестила Катю в больнице. — Сильнейшее нервное потрясение… Что же вы, сударыня, не уберегли подругу? Ребенка вынашивать — дело ответственное.

— Скажите, это была девочка? — не удержалась она от вопроса.

— Мальчик, — вздохнул врач. — Головина носила мальчика.

Выходя замуж за Федора Головина, Катя Гапоненко посмеивалась:

— Надо же, второй брак, и опять на "г".

Федор слегка обиделся, а Наташа уточнила:

— С этим браком ты получила целых два "г".

— И какое же второе?

— Графиня. Графиня Головина.

— Перестань, Ната, — почти прошипел Федор и нервно оглянулся, хотя разговор происходил в его квартире и никто не мог их подслушать. — Разве в наше время можно шутить такими вещами?!

— Прости, — спохватилась Наташа, — что-то я и вправду разболталась…

Говорили они об этом десять лет назад. Сейчас Наташе и в голову не пришло бы пошутить подобным образом. Шел 1933 год. Слишком много было примеров вокруг — кто вовремя не остерегся, тот пропал… А, впрочем, берегись, не берегись… Как сказал сам вождь народов, лес рубят — щепки летят. А щепки в данном случае как раз они сами и есть. И летят почему-то только в северном направлении. В лагеря. И то при условии, если их не сочли особо опасными. В противном случае уничтожают и щепки…

Она не осуждала осторожности и даже перестраховки Головина ни тогда, ни теперь. Уже многие его друзья и соратники исчезли с лица земли, поплатились за свою фанатичную преданность революции. А если точнее, сочли себя равными вождю, поскольку они вместе стояли у её истоков и считали, что могут, как и Он, пользоваться плодами своей борьбы.

Выходит, фанатизм в любых проявлениях ничем хорошим не кончается. Человек, излишне увлеченный чем-то, теряет объективность, не замечает того, что в обычном состоянии непременно бросилось бы ему в глаза. Его инстинкт самосохранения притупляется. Фанатик-революционер считает, что в нынешнем тридцать третьем году, в отличие от года семнадцатого, ему нечего опасаться. А и в самом деле: власть народная, все для людей. И уже не думает, что это просто "власть", и, как в любые другие времена, всегда найдется тот, кто захочет прибрать её к рукам. И владеть ею единолично…

Старые большевики и теперь ещё действуют чересчур прямолинейно и не замечают, что на смену им постепенно приходят другие люди. Те, которые пользуются приемами, никакого отношения к порядочности и чести не имеющими, зато куда более испытанными… Воистину, посеющий ветер пожнет бурю.

Наташа так до конца и не поняла этого парадокса: завораживающей силы слова. Казалось бы, открой глаза и посмотри, сам все увидишь, но в обычной жизни зрячие люди там, где дело касалось политики, предпочитали закрывать глаза и пользоваться палочкой и собакой-поводырем, которые давала в их распоряжение умело расчитанная пропаганда…

Естественно, что Наташа Романова, урожденная княжна Ольга Лиговская, всегда была настороже. Все послереволюционные годы она подспудно ждала, что на улице её остановит чей-нибудь возглас:

— Оленька! Княжна Лиговская!

И её тут же поведут под белы ручки, как замаскировавшегося врага советской власти, во тьму, в страшные подвалы Лубянки, где пропадали без следа люди позначительней, чем простая циркачка.

Видно, и Головин, потомственный граф, ощущает нечто подобное, несмотря на огромные услуги, оказанные им НКВД. Его секретная лаборатория дала в руки тем, что сидят на Лубянке, мощное орудие подавления человеческой психики без применения пыток и вообще какого бы то ни было физического воздействия.

Правда, там пользовались услугами уникальной лаборатории в случаях особо важных и конфиденциальных, что называется, государственного значения, о которых сами ученые, и в их числе талантливейший начальник отдела Татьяна Поплавская, имели самое смутное представление. То есть они наивно полагали, что, исследуя возможности человеческого мозга, помогают совершенствованию личности советского человека будущего, который легко сможет достичь ныне недостижимого…

Больше других ученых знал сам Головин, а больше Головина — его заместитель по политической части, подполковник ГПУ Семен Френкель. В отличие от других работников НКВД, посещающих время от времени отделы лаборатории, проверяющих и надзирающих, он единственный разбирался в нейрофизиологии достаточно, чтобы держать работы ученых под своим контролем. Когда-то он был студентом самого Павлова.

Однако Френкель быстро понял, что через науку он многого не добьется. Кем стал теперь его великий учитель? Человеком, над которым весь наркомат внутренних дел откровенно посмеивается: подумать только, он обращается к правительству, к самому товарищу Сталину с требованиями — если ему и позволяют что-то требовать, то только потому, что он — Нобелевский лауреат! — прекратить в стране произвол и насилие. Да и все его петиции Сталину уже не показывают. Однажды вождь на вопрос очередного начальника НКВД, что делать со строптивым ученым, небрежно махнул рукою: