Последняя гимназия
Шрифт:
— А он? — спрашивает кто-то, завистливо вздохнув.
— Что он? — отвечает Мамонтов. — Повертится, повертится, да и сам сунется к нам: "Что с вами, мерзавцами, делать? Давайте и мне карточку". А мы ему: "Постой сначала у дверей на стреме".
— Ну? — спрашивает опять тот же голос.
— Что ну? Стоит и стремит.
Игра приостанавливается. Все ждут, что еще скажет новенький. Но он молчит.
— Ну и жить вам шикарно было! — говорит восхищенно Кузя. — Только лепишь ты! Не верю, чтоб вы в карты резались, а халдей на шухере стоял.
— Паразитом я буду, если вру, — сердится Мамонтов. — У нас так всегда. А таких сволочей, как ваш Сашкец, мы возили почем зря, темную им делали. Помню одного — такая же задрыга, как и Сашкец, — сам маленький, а басит, глотка что у кита. На лестнице поймали. Воспитательница увидела, в бессознание упала. А мы и ее тоже, заодно, избили. И с лестницы скинули, этажом ниже. Вот потеха была!.. — И Мамонтов смеется.
Смеется он странно, весело, как будто его щекочут, но — лицо остается по-прежнему неподвижным и хмурым. От его смеха делается жутко.
— А вам было что за это? — робко обрывает неприятную тишину Кузя.
Лицо Мамонтова темнеет.
— Раскассировали кого куда. А меня к вам.
Сизыми завитками плавает махорочный дым. В тусклом свете угольной лампочки вырисовываются ребяческие лица, серьезные и задумчивые. Все тускло, бледно и неестественно.
— А не плохо бы, братцы, — говорит Арбуз, взбудораженный рассказом новенького, — Сашкецу темную организовать… Замучил, задрыга, своей историей. А на кой кляп нам его история сда-лась!?..
— Верно… — подхватывает Якушка. — Давно Сашкеца крыть надо. Из-за него мы в пятых разрядах сидим и в кино не ходим. И обедаем мы после всех из-за проклятого Сашкеца. Бить его надо.
Неожиданно гаснет лампочка, и в уборней сразу делается темно и тихо. И сейчас же с грохотом хлопает выстрел, и ликующий голос Химика слышится из коридора:
— Хряй, братва, в залу! Там Сашкеца кроют!
По верхнему этажу, стекаясь в полнейшей темноте, двигались шкидцы. Иошка с Фокой тащили из столовой клеенку, чтобы набросить ее на халдея. Кузя с Якушкой шопотом переругивались из-за кочерги. Шикнули на заряжавшего свой шпалер Женьку. У каждого в руках было "холодное" оружие: веревки, палки, плевательницы.
Не отличавшийся храбростью Сашкец совершенно растерялся, когда вдруг потух свет и в него со всех сторон полетели куски штукатурки и хлебные корки.
Он притаился в углу между стеной и пианино, и шкидцы, не видя халдея, прекратили обстрел. И хотя в дверях с двух сторон слышался подозрительный шум и движение, Сашкец решил, что все кончилось и, зашевелившись, осторожно выглянул наружу. Но сейчас же рядом чей-то знакомый голос прошептал: "вот он", раздался визг, понеслись под ноги плевательницы, градом посыпались на лысеющий череп куски штукатурки, корки и дохлые крысы. Халдей заметался, побежал в коридор, чтобы прорваться на лестницу и к учительской, но там уже, в полнейшей темноте, на него накинули клеенку, сшибли с
Вспыхнул свет.
Это Викниксор, спустившись к трансформатору, повернул выключенный рубильник.
Шкидцы разбежались.
У Дзе с утра болела голова. После уроков он сразу ушел в спальню и заснул.
Проснулся он от визга, свиста и грохота рядом в заде. Света не было… Дзе полежал еще немного и наконец осторожно выглянул из спальни в коридор. В ту же минуту вспыхнул свет, и шкидец увидел бросившихся врассыпную ребят и зашевелившийся под клеенкой на полу какой-то предмет. Предмет оказался Сашкецом. Поднявшийся с полу избитый и потрепанный воспитатель тоскливо взглянул на Дзе и вдруг, перекосившись от злобы и слез, закричал:
— А-а… это ты!.. Это ты всё, негодяй!.. Ты!.. Ты! Ты!..
— Что я? — растерялся Дзе.
— А вот увидишь! — всхлипнув, взвизгнул Сашкец и побежал вниз навстречу Викниксору.
Дзе знал, что про него в этой суматохе не забудут, и на другой день решил объясниться. Но его предупредили.
На первом же уроке в класс вошел Викниксор и, посмотрев на поднявшегося грузина, коротко приказал:
— Вот что, — убирайся домой…
— Это была ошибка, Виктор Николаевич, это было так,
— Довольно. У тебя хватает еще наглости не только хулиганить, но и врать…
Дзе вспыхнул:
— Позвольте…
— Я ничего не могу позволить. Я всё знаю, и мне, известна ваша лисья манера отпираться…
— Вы не даете мне сказать, Виктор Николаевич…
— Я не хочу слушать хулигана.
— Ну, и чёрт с тобой! — заорал садясь и хлопая партой Дзе. — Викниксор от неожиданности шатнулся и, справившись с волнением, деланно-спокойно заговорил:
— По-жа-луй-ста, пожалуйста без грубостей… После всего этого ты, конечно, понимаешь…
— Понимаю, — огрызнулся шкидец, шаря в парте и вытаскивая свое барахло: — Не пой, чирий сядет. Без вас обойдемся.
Викниксор сдержался и, отойдя к двери, прикрикнул:
— Скорей убирайся.
— Успеешь! — процедил Дзе.
— Сволочь, — кинул Воробей, когда зав вышел. Ребята окружили Дзе. Никто не знал, за что его вышибают.
— За вчерашнее. За избиение! — говорил собираясь, Дзе. — Только напрасно всё… А, впрочем, чёрт с ней, со Шкидой… Всех мало-по-малу вышибут. Сегодня меня, завтра вас.
Гурьбой провожали шкидцы до выхода. Долго невесело прощались.
Из канцелярии вышел Викниксор и раздраженно сказал:
— Дежурный… Выпустить вот этого!
Дверь отворилась.
— Всего.
Одним старым шкидцем в Шкиде стало меньше.
Глава девятая
То ли пошли какие-нибудь слухи о шкйдских непорядках, то ли, наоборот, начали толковать об его достижениях, или просто случайно, — но в Шкиду прислала своего сотрудника "Красная газета".