Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

Цирулис Гунар

Не произнеся более ни слова, директор идет дальше. Он сорока пяти лет, среднего роста, с темными густыми и волнистыми волосами, в хорошо сшитом элегантном костюме.

На столике возле кассового аппарата кто–то забыл полотенце.

Рауса останавливается и смотрит на него.

Из–за спины директора тут же выскакивает Леопольд, хватает полотенце и запихивает в боковой карман своего малинового сюртука, карман тут же распухает, как фурункул. При этом Леопольд мечет в официантов таким огненным взглядом, что, кажется, мог бы обратить в пепел не только обширные лесные массивы, но даже совершенно голые скалы.

Рабочее место Ималды и Люды находится в конце кухонной стойки перед портьерами. Посудомоечная машина — большая, похожая на шкаф установка. Официанты подносят Ималде грязные тарелки и салатницы, она сошвыривает с них в ведро остатки еды, потом ополаскивает в цементной ванне с чуть теплой водой и расставляет на решетках моечной машины, на которых посуда проезжает через мощные щетки с длинным ворсом, струи кипятка и сушилку. Установка, наверно, рассчитана на меньшее количество посуды, потому что Люда, стоящая по другую сторону установки, принимает едва обсохшие тарелки. Сначала она тщательно вытирает их полотенцем, затем ставит на полку — салатницы к салатницам, кофейные чашечки к кофейным чашечкам, а бокалы от шампанского к бокалам. На обеих женщинах длинные резиновые фартуки, резиновые сапоги, а у Ималды на руках еще и резиновые перчатки.

Вовка все еще гримасничал перед директором, когда подошел шеф–повар Стакле и, укоризненно глянув на Ималду, засунул под стойку мисочку с маслинами. Может, лицо его особой укоризны и не выражало — у этого долговязого костлявого старика оно всегда унылое и удрученное.

«Маслины не выбрасывай, а собирай в мисочку для меня», — приказал он Ималде на второй день ее работы.

На вопрос девушки, что шеф–повар делает с вареными маслинами, Люда ответила: «Ты что, в самом деле дурочка или прикидываешься?»

Обычно директор во время своего обхода возле посудомоек не останавливается, на сей раз он тоже проплыл бы мимо, лишь слегка кивнув, если бы с ним не заговорила Люда.

— Роман Романыч, разрешите обратиться? — начала она как по воинскому уставу.

— Слушаю вас…

— Роман Романыч, что мне сказать сестре?

— Вы же видите, что работница уже принята, — Рауса бросил взгляд в сторону Ималды.

— Да, но сестра у себя на работе уже подала заявление об уходе.

— Я припоминаю, что о вашей сестре вообще–то шла речь, но относительно нее конкретного решения мы еще не приняли, а потому не было основания подавать заявление. Посовещавшись, мы решили впредь приглашать на работу молодежь, у которой есть перспектива роста. Ваша сестра ведь скоро выходит на пенсию, не так ли?

— Она крепкая — выдюжит еще хоть десять лет, она…

— Вопрос решен, возвращаться к нему нет смысла.

Рауса ободряюще улыбнулся Ималде, которая не нашлась, что сказать, и вместе с Леопольдом вошел в зал.

После того, как директор у стойки просмотрел ассортимент напитков в баре, явился дежурный электрик и продемонстрировал, что все лампочки и прожекторы горят, что микрофоны и усилители тоже в порядке. При этом электрик усердно считал до четырех и обратно, пока Леопольд провожал Раусу до дверей зала. Возвратившись к кухонной стойке, метрдотель решительно приступил к командованию войском официантов, только что выдержавших инспекцию: теперь срочно приниматься за сервировку столов — не пройдет и часа, как появятся первые посетители.

Люда со злобным шипением терла тарелки и ставила их в стопки, да так, что звон стоял.

— Не хватало нам еще одной такой же кадушки с ядом… — сказал кто–то из официантов, намекая на Людину сестру.

Словно масла в огонь плеснул. Люде показалось почему–то, что произнес эти слова Хуго.

— А ты, старый пердун, поменьше воняй тут! Ты такой же бандит, как и все остальные! Ишь, честный нашелся — раззявил пасть до ушей!

— Я… — хотел было возразить Хуго, но ему не удалось, ибо Люда принадлежала к тем людям, кто в споре орет свой текст, даже краем уха не слушая оппонента.

— Лучше бы за своим домом следил! Дочь — потаскуха, жена — урод, да еще и пьяница…

Хуго, зажав уши, выбежал в зал, остальные тоже моментально исчезли.

Откуда ни возьмись, появился Леопольд и, тряся губой, прикрикнул:

— Молчать! Работать!

— А ты, педераст несчастный… — и вдруг умолкла. Извержение злобы угасло, как пламя свечки, на которую выплеснули ведро воды. Люда занялась своим делом и, казалось, ничего кроме посуды, больше не замечала.

Однако когда работа пошла в своем привычном ритме, а инцидент казался уже забытым, Люда обиженно сказала Ималде:

— Они меня ненавидят за то, что говорю правду в глаза. А я так воспитана — всегда правду и всегда только в глаза!

К Ималде Люда относилась дружески, как бы по–матерински опекала ее: дала белый халат, который про запас хранила в своем шкафчике, обучила приемам работы и даже подарила резиновые перчатки — по предписанию посудомойкам такие вовсе и не полагались и они покупали перчатки сами. Ималда была единственным человеком, который ее хоть выслушивал, другие всячески избегали Люду: каждого она, по крайней мере раз, успела облаять.

— Нечестивая баба, — с горечью сказал как–то Хуго, но, конечно, так, чтобы Люда не услышала. — А ведь ртом и хлебушек ест!

Даже официанты, запросто умевшие любого посетителя поставить в неловкое положение, если в том была необходимость, против Люды были бессильны. Ее тактике выпаливания в полный голос полуправды, замешанной на самых грязных сплетнях (не известно, из какой помойки она их выгребала!), не мог противостоять никто. Только бегством и можно было спастись.

На третий или четвертый день работы под вечер, когда они вдвоем переодевались возле шкафчиков, Люда дала Ималде десять рублей — все измятыми рублевыми бумажками. Девушка растерянно держала их в руках, тогда Люда выхватила деньги и сунула в карман Ималдиной нейлоновой куртки:

— Все кругом сволочи — завидущие!

— За что… деньги?

— Мы же перерабатываем свой объем! Пусть раскошеливаются, задарма вкалывать не собираюсь! Мне Юрка сказал так: «Когда наступит коммунизм и все будут работать задарма, тогда и ты будешь, а пока пусть гонют монету!» Тебе в магазине хоть раз дали что–нибудь просто так? То–то… Мы, слава богу, свою зарплату отрабатываем честно! А если кому попрекнуть захотелось, пусть прежде всего на себя посмотрит… Ты что, миллионерша?

Ималда отрицательно замотала головой.