Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось

Цирулис Гунар

Он встал, без разрешения хозяина сунул в карман недопитую бутылочку «фанты» и бесшумно выскользнул в коридор.

— Я в вашем распоряжении, — проговорил Кундзиньш.

— Кто еще знал, что ваша диссертация засекречена? — спросил Приедитис. — Действительно или в кавычках, это сейчас не столь важно.

— Моя мать.

— А следовательно, и все соседи, — уверенно сказал Приедитис.

— Я попрошу!.. — Но Кундзиньш сдержался и спокойным голосом пояснил: — Она только второй год живет в Москве, по–русски говорит плохо и ни с кем не контактирует.

— А кто перепечатывал рукопись на машинке? — не отставал Приедитис.

— Пока никто. Оригинал печатал я сам, двумя пальцами. Это куда рациональней, чем потом выправлять опечатки после машинистки. И потом, у меня такая машинка, со сменным шрифтом, есть даже гарнитура с математическими символами и греческими буквами. Если хотите, могу продемонстрировать.

— Допустим… Теперь объясните: зачем вы потащили рукопись в кабак? Вы же обычно не носите ее с собой?

— Да как сказать… — Кундзиньш, казалось, впал в растерянность. — Это из области психологии. Результат двухлетнего непрерывного труда. Взял ее как символ моего триумфа, как победный вымпел…

— Не очень логично, но понятно, — Приедитису не хотелось без надобности травмировать Кундзиньша. — И где вы ее там держали? На столе?

— Сперва — да. Потом испугался, что можем залить ее, и сунул ее под… одним словом, сел на нее.

— И весь вечер не вставали? — подавив улыбку, спросил Приедитис.

— Вставал, конечно. Поднялся, когда прощался с товарищем Грош, вскакивал, когда Талимов провозглашал тосты, когда здоровался с профессором Вобликовым.

— А к стойке не подходили? Горючее подносила Жозите?

— Когда пришел мой черед заказывать, я, кажется, пошел сам. К чему затруднять женщину? Но это лишь гипотеза, настаивать на которой не решаюсь, потому что как следует не помню…

— А как возвращались сюда, помните? — спросила Гунта.

— Талимов уверяет, что вернулись Мы вместе, следовательно, в лифте были втроем: он, Марат Макарович и ваш покорный слуга, — Кундзиньш принужденно улыбнулся. — А когда профессор приглашал к себе на зеленый чай, нас было уже только двое: Талимов, наверное, пошел отдыхать…

— Или же унес… — впервые вступил в разговор Мурьян.

— Ну ладно! — нетерпеливо прервала его Гунта. — И вы зашли к профессору?

— Видите ли, мне тоже хотелось поскорее добраться до постели. А тут в коридор вышла Астра, наверное, мы громко разговаривали и ее разбудили, и она отперла мою комнату.

— Обождите, это же очень существенно! Когда вы заметили, что ключ остался внизу? Шарили по карманам, верно? Постарайтесь сосредоточиться: рукопись в тот момент была у вас?

Кундзиньш наморщил лоб, отчаянно стараясь вспомнить, потом беспомощно пожал плечами.

— Извините…

— Выйдем в коридор. Бывает, что реконструкция ситуации помогает восстановить в памяти, — предложил Войткус. Подражая речи и манерам Кундзиньша, он продолжал: — Небольшой следственный эксперимент, если вы не возражаете.

Дверь отворилась не сразу. Когда Войткус нажал на нее плечом, в коридоре что–то упало с глухим стуком. Это оказался портфель Находко, который он прихватил с собой в отпуск потому, что в портфель помещался фотоаппарат с лампой–вспышкой и набором объективов. И теперь он так разозлился, что не смог даже как следует выругаться.

Приходилось начать все сначала. Он отвинтил крышку бутылочки, кисточкой нанес на ручку двери серебристый порошок, потом приложил сверху клейкую пленку.

— Кто из нас тут хватался за ручку — ты, Имант? — грозно вопросил он. — Тут, самое малое, пять разных отпечатков…

— Все сходится. Товарища Кундзиньша, Астры, Талимова, мои и таинственного утреннего посетителя.

— Образец Кундзиньша у меня уже есть, ты тоже никуда не денешься, — ухмыльнулся Находко. — Теперь посмотрю–ка я «дипломат».

Кундзиныиу и в коридоре не удалось связать прервавшуюся нить воспоминаний. Он посмотрел на дверь, на потолок, засунул руки в карманы — ничто не помогло. Пришлось вернуться в комнату..

— А вы уверены, что рукопись не унесла Рута Грош?

— Если в этом мире я вообще в чем–то уверен, то это в ее порядочности. Голову могу прозакладывать! И в конце концов, к чему ей моя докторская?

— Здесь вопросы задаем мы, — механически ответил Мурьян, затем задумался. — А и в самом деле, на черта ей?.. С другой стороны, может, она и знакомство с вами свела только ради рукописи?

— Скажите, товарищ Кундзиньш, — поспешил спасти неловкую ситуацию Войткус, — а каковы ваши версии? Вы, как ученый, конечно, привыкли разбираться в непонятных явлениях, анализировать закономерности… Кто–нибудь здесь искал дружбы с вами? С кем вы проводили свободное время? Кто сидит за вашим столиком в столовой?

— Хорошо, отвечу и на эти вопросы, — согласился Кундзиньш, преодолев внутреннее сопротивление. — Дружеские отношения у меня единственно с дамой, о которой ваш товарищ позволил себе высказаться некорректно. За нашим столиком сидят еще супруги, ученые из Эстонии: член–корреспондент Академии наук Карел Лепик с супругой, люди весьма уважаемые. Я чувствовал бы себя польщенным, если бы он ознакомился с моей диссертацией, хотя надежды на это мало. В его возрасте это было бы лишним затруднением.

Войткус мысленно вычеркнул Лепиков из списка подозреваемых. При всем желании трудно было представить в роли похитителей этих трогательных стариков, выглядевших представителями давно ушедшей эпохи, и в ушах прозвучало язвительное замечание Вобликова относительно их старческой глухоты: «Без ущерба, нанесенного временем, античные статуэтки лишились бы половины своей привлекательности».

— Кроме того, здесь отдыхает еще мой старый знакомый профессор Вобликов, секретарша нашего института Ирина Владимировна Перова, уже упоминавшийся кандидат наук Мехти Талимов. Есть еще несколько коллег, с которыми я здороваюсь издали, например…