Последняя из рода Тюдор

Грегори Филиппа

Леди Дадли, моя свекровь, была в сильнейшем потрясении и провела полдня в своих покоях, в стонах от кишечных колик.

Не думаю, что это был Божий знак, потому что Господь говорит со своими верующими посредством Слова Господня, а не с помощью звезд, болезней и моров. Однако я нахожу эту деталь весьма поучительной в качестве громкого упрека моим родителям за то, что превратили мое венчание в тщеславное представление, от которого и выворачивает наизнанку не только меня, но и наших гостей.

Из нас шестерых получились весьма негармоничные пары. Жених моей недоразвитой сестры нависал над ней, словно башня. Он был уже молодым мужчиной, который считал себя компаньоном отцу, и однозначно был слишком стар, чтобы играть с Марией. А она была слишком мала и юна, чтобы стать ему женой. Разумеется,

до заключения брака и исполнения супружеского долга еще далеко, но мне кажется, что из-за родовой травмы спины она никогда не сможет возлечь с мужчиной и выносить ребенка. Наверняка Артур Грей втайне ее презирает. Хвала небесам за то, что они еще несколько лет проживут порознь и Мария сможет еще немного побыть с матерью. Наверное, они сумеют расторгнуть помолвку еще до того, как ей придется воссоединиться с обещанным мужем.

Моя новоиспеченная родственница, сестра мужа, Екатерина Дадли, – самолюбивая и тщеславная особа. Ее выдали за Генри Гастингса, исключительно образованного человека и видного придворного мужа. Он взирает на свою непрестанно лопочущую маленькую жену с натянутой улыбкой, которая явно скоро покинет его лицо.

Муж моей сестры Катерины, молодой лорд Герберт, сын графа Пемброка, за все два дня не обменивается с нами ни единым словом. Он бледен как мел и так нездоров, что едва держится на ногах. Говорят, что он лежал на постели при смерти и его буквально выволокли к алтарю, потому что он не мог идти сам. Ему всего пятнадцать лет. Надеюсь, он не сделает мою сестру вдовой еще до того, как она станет настоящей женой. Нет, конечно же, они не могут консумировать этот брак, когда невеста так молода, а жених так болен, поэтому сейчас моя сестра спасена от той участи, которую они приготовили для меня. И эти три союза, которые пока не могут быть окончательно скреплены, лишь только усложняют мое положение. Я – единственная из девушек, кто должен стать сразу и невестой, и женой и словом, и делом.

– Не понимаю, почему у тебя такая кислая мина? – говорит моя глупая сестра Катерина. – Ты же знала, что если ты будешь венчаться, то тебе придется стать женой. Со мной все было бы точно так же, если бы мой жених не был бы так болен.

– И со мной, – добавила Мария.

– С тобой все было бы иначе, – говорю я Марии.

– Почему это? – упрямится она.

Я слишком устала, чтобы с ней спорить.

– А ты еще слишком молода, – говорю я Катерине.

– Нет, неправда, – возражает она. – Ну, ты, во всяком случае, уже вошла в брачную пору, – и она кивком указывает на платок, который теперь покрывает мою голову в знак того, что я теперь замужняя женщина. – Ну же, ты первой из нас вой-дешь в свои брачные покои! Какая же ты счастливица!

Я чувствую, как меня принуждают к этой судьбе, и меня наполняет ощущение острой несправедливости. В дверях появляется моя свекровь со всей своей свитой, чтобы всем вместе сопроводить меня в брачные покои, проследить за тем, как мои фрейлины раздевают меня, а потом просто оставляют наедине с мужем.

Дело не в том, что он мне неприятен, он весьма недурен собой: миловидный молодой мужчина, светлокожий, с открытым дружелюбным лицом и яркими голубыми глазами. Он намного выше меня: я едва дохожу ему до плеча, и мне приходится запрокидывать голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Однако, несмотря на его рост, он легок в движении, хорошо танцует и, если верить словам, прекрасно держится верхом, охотится, сражается на турнирах, как и положено молодому дворянину. Его воспитали в добропорядочном доме, и он много читал. Если бы мы не были женаты, то я бы ничего против него не имела. Мне не понравилось в нем только то, что он перед малейшим своим движением сначала ищет одобрения матери. Это великовозрастное дитя ищет взглядом мать даже до того, как сделает вдох, чтобы произнести первое слово или сдвинуться с места. Я его не выбирала, и если бы могла выбирать себе супруга сама, то никогда бы не выбрала его. А еще я боюсь, что Господь так и не освободил меня от данного прежде слова и я все-таки не могу стать женой этого рослого мальчика-мужа. Но мы уже женаты, и я не имею права ни в чем ему перечить. Главная благодетель богобоязненной жены – послушание. Его поставили надо мной так же, как Адама поставили над Евой, и мне придется подчиниться моему мужу, что бы я ни думала о его решениях.

Первая брачная ночь оказалась именно такой неловкой и болезненной, как я и думала. Вряд ли что-то получилось бы иначе, даже если бы я вышла за Неда Сеймура, хотя он мог быть немного более уверенным, чем Гилфорд, и не оставил бы меня в глупом неведении о том, через что мне предстояло пройти.

Сложность в том, что ни одна из моих книг не смогла объяснить мне, что такое любовь, кроме крайне общих фраз. Нигде я не видела описания боли, кроме как боли от свершаемых грехов. И никакие изречения не подвели меня к мысли о том, что наивысшей точкой страдания в мою первую брачную ночь станет ощущение безысходности, когда совершенно незнакомый человек станет пытаться сделать что-то непонятное с моим телом. Ни один из нас толком не знал, что и как должно происходить, а когда все его попытки увенчались неудачей, он просто обвинил во всем меня. Я даже не знала, что это была неудача, потому что сначала мне было больно, а потом противно. Ни он, ни я не были движимы нежностью или страстью, и поэтому я просто дождалась, пока он не уснет, затем встала и принялась молиться о даровании мне сил, чтобы вынести все выпавшие мне в браке муки, которые отвел мне Господь.

Когда гости свадебных празднеств распрощались с хозяевами, Катерина отправилась в свой новый дом, в замок Бейнард, чтобы уложить обратно в постель своего бледного мужа и ухаживать за ним, как сиделка, раз уж его покойная мать не могла для него это сделать. Мои отец и мать возвращаются домой, в Саффолк, забрав с собой малютку Марию. Только я остаюсь в этом странном доме, где слуги заняты уборкой безобразия, оставшегося после двухдневного пира, свекровь заперлась в своих покоях, а мой новоиспеченный муж насупился и замолчал, потому что рядом не было той, которая указывала ему, что делать.

Утром я получаю разрешение поехать домой со своей семьей, но только в Саффолк. Мне ужасно хочется вернуться на летние поля Брадгейт, но я должна оставаться в Лондоне.

– Моя мать говорит, что ты можешь вернуться домой, если хочешь, – как-то неприветливо бросает мне мой муж. – Но она велела мне поужинать с тобой послезавтра и провести ночь в твоем доме.

– Все мои книги остались дома, – я отчаянно пытаюсь найти оправдание своему желанию вернуться. – Мне необходимо поехать домой, чтобы продолжить свои занятия.

– Мама сказала, что разрешает тебе это сделать.

Я даже не спрашиваю его, как скоро он ждет моего возвращения. Лучше мне не знать его ответа. Кто знает, может, мне удастся добиться разрешения поехать в наш лондонский дом до самого лета, а когда король отправится в поездку по своим летним резиденциям, Джон Дадли с сыновьями могут последовать за ним и без своих жен. И тогда я смогу поехать в Брадгейт. От мысли о том, что я смогу оказаться там, проехаться верхом по лесам, увидеть налившиеся зерном поля, погулять под низкой луной и покататься на лодке по нашему озеру, я обретаю спокойствие и нахожу силы пережить первые дни своей замужней жизни. Да, Брадгейт и мои книги. Я всегда могу раскрыть книгу и спрятаться в ее скрытом от посторонних взглядов и умов мире.

Сама идея о том, что я могу искать убежища в доме матери, спасаясь у нее от дома еще менее дружелюбного, позволила мне впервые увидеть значение слов, сказанных Господом Еве: «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою» [5] . Ибо в самом деле, скорбна участь женщины, а на примере Евы мы видим, что участь жены еще тяжелее.

Леди Дадли и моя мать договорились о том, что мне будет позволено жить с родителями, если я буду регулярно приезжать к Дадли на ужины. И первые недели моей замужней жизни проходят именно таким образом. Но леди Дадли нарушает эту договоренность, зайдя перед ужином в жилые покои, где мы с Гилфордом сидели в напряженном молчании, и произнеся:

5

Бытие, 3:16.